Гленда Ларк - Оскверненная

Однако были и другие эмоции…

Ужас, когда я понял, как глубоко она ранена. Боль, когда я видел, как она хрупка, когда замечал, как мучает ее неспособность забывать все то зло, которое причинили ей, и избавиться от чувства вины за то, что совершила она…

Между нами ведь не было секретов. Я слишком много знал о ее страданиях. Я был свидетелем слишком многих ее унижений, слишком многих ее преступлений. А Флейм слишком часто наблюдала мою беспомощность, мое отчаяние. Я мог ее простить и любить, несмотря ни на что, – скорее даже любить сильнее изза перенесенных страданий, – но Флейм простить себя не могла. Сколько бы мы ни говорили ей, что она не виновата, что дело было в дунмагии…

Я старался. Видит Бог, как я старался! Флейм старалась тоже.

Истина заключалась в том, что нашей любви было недостаточно. Хуже того: мое присутствие несло с собой дополнительную тяжесть для Флейм, а не облегчение. Я был постоянным напоминанием о том, что ей пришлось вынести. Я это ясно видел. Каждый раз, когда она смотрела на меня, она вспоминала; ей казалось, что в моих глазах она видит отражение своих преступлений. Проходили дни, недели, а лучше не становилось. Нам нужно было расстаться, чтобы ее раны могли зажить.

Когда это случилось, удивления я не испытал. Неизбежность расставания стала ясна мне почти с первой минуты. Однажды я вошел в комнату и увидел Флейм, стоящую с письмом в руке. Она помахала листком и сказала мне:

– Послание от канцлера моего отца. Он просит меня вернуться. Они готовы отдать в мое управление всю южную часть Цирказе – для подготовки к тому, чтобы в один прекрасный день стать хозяйкой всего архипелага. Они готовы пойти на многие уступки, лишь бы я вернулась. Это все организовал Райдер.

Я поник и уставился на собственные ноги.

– Ты уезжаешь, – сказал я обреченно.

– Да. – Флейм боролась со своей болью. – Я должна расплатиться за то, что совершила. Может быть, в роли Девы Замка я смогу многое исправить. – Флейм прошла в другой конец комнаты и стала рассеянно передвигать безделушки на комоде. – Я видела достаточно, чтобы возненавидеть систему правления суверена. Должно существовать чтото лучшее, чем то, от чего я убежала.

Я кивнул.

– Я всегда предполагал, – сказал я, – что в конце концов в тебе возобладает чувство долга.

Флейм повернулась ко мне:

– Мне разрешено выбрать самой себе супруга. На этом настоял Райдер.

– Думаю, мы оба знаем, – мягко сказал я, – что из этого ничего не выйдет.

Флейм расплакалась, но в конце концов всетаки уехала. И я тоже отплыл – чтобы откопать спрятанные сокровища и использовать их на строительство университета для моего народа.

После того как вода, принесенная приливной волной, стекла обратно в бухту, мы отправились на поиски Эларна. Я не рассчитывала найти его живым, но мы оба были перед ним в долгу, поэтому мы продолжали искать… и нашли сидящим на куче обломков и плачущим.

– Она мертва, Блейз, – сказал он мне. Его все еще трясло от шока. – Джесенда… И другие тоже – сотни и сотни. Датрик, Фотерли, Вендон Локсби… Все они мертвы.

Мы оба вытаращили на него глаза, гадая, как такое возможно: Эларн сидел перед нами, ничуть не пострадавший.

– Великая Бездна, Эларн, как тебе удалось выжить? – спросил Кел.

– Я обернул вокруг себя свою защиту. Я разинула рот:

– Твоя защита выдержала? Устояла против такой волны?

– Я сделал из нее шар, а сам был в середине. Я позволил воде подхватить шар и нести… – Он сделал глубокий вдох. – Себя я спас, но больше ни на что не оказался способен.

Его мучила вина. Он выжил, а множество других людей погибли, и Эларну было трудно примириться с этим. Когдато подобные вещи нисколько меня не тревожили… а тогда? Ну, тогда я сопереживала тем, кому не повезло.

– Ты оказался способен на многое, – мягко сказал Келвин. – Если бы ты, Эларн, не предостерег людей, не спасся бы никто. Большинство не обладавших даром силвов – и особенно менодиане – успели подняться на холмы.

– Наше предостережение заставило силвов выйти прямо на берег, – с горечью возразил Эларн.

– Нет, это не так. Их направил туда Датрик, – сказал Келвин.

– И силвы погибли. Погибли, пытаясь спасти свой город, свой народ. – Эларн посмотрел на нас с ужасом и отчаянием. – Это конец государства силвовхранителей, Гилфитер. Мы никогда не сможем восстановить его таким, как оно было. Никогда. – Эларн говорил вовсе не о зданиях.

Я чуть не сказала ему, что действия силвов были скорее чертовски глупыми, чем смелыми, однако прикусила язычок. Говорить об этом было не время.

Оглядываясь на те события теперь, почти через пятьдесят лет, я вижу, что в одном Эларн был прав: терпимость в отношении магии могла получить смертельный удар в день Падения, но власть силвов на островах Хранителей была безнадежно подорвана наводнением, которое принес КорольКит, и с ней вместе навсегда исчезло владычество хранителей на Райских островах. Может быть, перемене за многие месяцы до того и положили начало события на косе Гортан, но именно разрушение Ступицы КоролемКитом определило политику нашего нового мира.

В тот день перестало биться сердце островов Хранителей. Конечно, среди выживших были силвы, однако сама идея об их лидерстве лишилась привлекательности. Силвы не сумели спасти город. Они не сообщили людям правды о грозящей опасности. Сияющий образ благой магии, представление о том, что силвы в чемто лучше обычных людей, рассеялись в один день.

Политическая власть в Ступице – что было вполне естественно – перешла к менодианам, мужчинам и женщинам, которые проповедовали умеренность, терпимость и равенство. Да, все это они проповедовали, но не всегда, на мой взгляд, следовали собственным призывам. Они утверждали, что через КороляКита Бог явил свою волю, показал, что не одобряет магии. Бог дал почувствовать свое неудовольствие. Он посылал предостережения, но силвы в своем высокомерии не прислушались…

Иногда я задавалась вопросом: кто на самом деле проявляет высокомерие? – но по большей части держала свои размышления при себе.

Мы, конечно, отправились на Тенкор сразу же, как только Гильдия разрешила плавания по заливу. Я рвалась увидеть Флейм, удостовериться, что снадобье Кела подействовало. Мне необходимо было увидеть собственными глазами, что Флейм жива.

Ее вид меня потряс. Она была такой худой, смотрела на меня такими огромными испуганными глазами, что я поняла всю глубину ее страданий еще до того, как она произнесла хоть слово. Когда я обняла ее, сердце мое оборвалось. Флейм была слишком хорошим человеком, чтобы легко отмахнуться от всего, что случилось. Она слишком остро чувствовала, слишком переживала за других – а зло она причинила очень многим.