Джон Толкиен - Дети Хурина

Когда же минуло три дня, а Турин с Орлегом все не возвращались, кое-кто из изгоев решил, что пора бы покинуть пещеру, где отряд прятался, однако Андрог с ними не соглашался. А пока спорили они, нежданно-негаданно возникла перед ними одетая в серое фигура: наконец-то отыскал их Белег. Он шагнул вперед и показал им пустые ладони, давая понять, что безоружен, но изгои в страхе повскакивали с мест, и Андрог, зайдя сзади, набросил на него петлю и затянул ее, обездвижив ему руки.

— Если гостям вы не рады, так надо караулить зорче, — промолвил Белег. — Отчего встречаете вы меня так? Я пришел как друг и ищу друга. Нейтаном, как я слышал, вы его зовете.

— Его здесь нет, — отозвался Улрад. — Но откуда бы тебе знать это имя? — Разве что долго выслеживал ты нас.

— Долго, еще как долго, — подтвердил Андрог. — Вот — тень, что неотступно нас преследовала. Теперь мы, верно, узнаем доподлинно, что ему надо. — И приказал он привязать Белега к дереву рядом с пещерой, и, туго стянув ему руки и ноги, изгои принялись его допрашивать. На все их расспросы Белег отвечал одно и то же:

— Друг я вашему Нейтану с тех самых пор, как впервые повстречал его в лесах; он же в ту пору был малым ребенком. Ищу я его лишь из любви и несу ему добрые вести.

— Давайте убьем его и избавимся от соглядатая, — в сердцах объявил Андрог; и глянул он на могучий лук Белега и возжелал завладеть им, ибо был лучником. Но те, что не вовсе ожесточились сердцем, возразили, и сказал ему Алгунд:

— Глядишь, вожак еще возвратится — то-то пожалеешь ты, коли узнает он, что разом лишили его и друга, и добрых вестей.

— Не верю я басням этого эльфа, — возразил Андрог. — Он — лазутчик дориатского короля. А ежели и впрямь пришел он с вестями, пусть перескажет их нам; а мы уж сами решим, стоит ли оставлять вестника в живых.

— Я дождусь вашего вожака, — промолвил Белег.

— Значит, стоять тебе здесь до тех пор, пока не заговоришь, — объявил Андрог.

И подстрекаемые Андрогом, изгои оставили Белега привязанным к дереву без воды и пищи, а сами сидели рядом, и ели и пили; но он не сказал им более ни слова. Когда минули так два дня и две ночи, разбойники преисполнились ярости и страха, и не терпелось им уйти; теперь большинство готово было убить эльфа. С наступлением ночи все они столпились вокруг пленника, и Улрад принес головню из костерка, разведенного у входа в пещеру. В этот самый миг возвратился Турин. Неслышно приблизившись по обыкновению своему, он остановился в тени позади круга людей и в свете головни разглядел изможденное лицо Белега.

Словно стрела ударила ему в грудь и, как если бы в разгар зимы нежданно-негаданно наступила оттепель, за много лет невыплаканные слезы выступили на глазах его. И метнулся он вперед, и подбежал к дереву.

— Белег! Белег! — закричал он. — Как оказался ты здесь? И почему стоишь так?

Сей же миг перерезал он путы, и Белег рухнул ему на руки.

Когда же Турин выслушал все, что сочли нужным рассказать ему его люди, вознегодовал он и опечалился; но поначалу занимался он только Белегом. А выхаживая друга, сколько хватало умения, задумался Турин о своей лесной жизни, и обратил свой гнев на себя самого. Ибо изгои нередко убивали чужаков, ежели заставали их поблизости от своего логова либо устраивали на людей засады, и Турин тому не препятствовал, и зачастую сам дурно отзывался о короле Тинголе и о Серых эльфах, так что и его вина была в том, что видели в них врагов.

— Жестоки вы были, — горько сказал он своим людям, — и жестоки без нужды. Никогда доселе не мучили мы пленников; но к этой орочьей забаве привела нас сама наша жизнь. Беззаконны и бесплодны были все деяния наши, служили мы лишь самим себе, да растравляли ненависть в сердцах наших.

Молвил Андрог:

— А кому же и служить нам, как не самим себе? Кого любить нам, ежели все нас ненавидят?

— Я, во всяком случае, не подниму больше руки на эльфов и людей, — промолвил Турин. — Довольно у Ангбанда слуг. Ежели прочие не дадут клятвы заодно со мной, я стану жить один.

Тут Белег открыл глаза и приподнял голову.

— Не один! — возразил он. — Теперь наконец могу я сообщить свои вести. Не изгой ты, и не подобает тебе имя Нейтан. Если и был ты в чем виноват, то прощена вина. Вот уж год как ищут тебя, дабы с честью призвать тебя обратно, на службу к королю. Слишком давно недостает Драконьего Шлема.

Но при этом известии Турин радости не выказал и долго сидел в молчании; ибо при словах Белега вновь пала на него тень.

— Пусть минет эта ночь, — проговорил он наконец. — Тогда и решу. Как бы то ни было, завтра должно нам покинуть это логово; ибо не все, кто нас разыскивает, желают нам добра.

— Добра нам никто не желает, — отозвался Андрог, злобно покосившись на Белега.

Поутру Белег, быстро исцелившись от боли, по обычаю эльфов древности, поговорил с Турином наедине.

— Я-то ждал, что вести мои доставят тебе больше радости, — промолвил он. — Ты ведь, верно, возвратишься теперь в Дориат?

Как только мог, упрашивал его Белег вернуться; но чем больше уговаривал он, тем больше противился Турин. Однако ж подробно расспросил он Белега про королевский суд. Белег рассказал ему все, что знал, и наконец молвил Турин:

— Стало быть, Маблунг и впрямь выказал себя моим другом, каковым почитал я его некогда?

— Скорее, другом истины, — отозвался Белег, — что в итоге обернулось к лучшему; хотя приговор мог оказаться менее справедлив, кабы не свидетельство Неллас. Отчего, Турин, отчего не рассказал ты Маблунгу о нападении Саэроса? Все могло сложиться иначе. И, — добавил он, глядя на изгоев, растянувшихся у входа в пещеру, — ты, верно, по-прежнему гордо носил бы шлем и не пал бы так низко.

— Может, и так — ежели называть это падением, — промолвил Турин. — Может, и так. Но сложилось так, как сложилось; и слова застряли у меня в горле. В глазах его читался упрек — даже вопроса мне не задав, он уже осуждал меня за то, чего не совершал я. Мое сердце человеческое исполнено гордости, сказал эльфийский король. Таково оно и ныне, Белег Куталион. И до поры не позволит мне сердце вернуться в Менегрот, где посмотрят на меня со снисходительной жалостью, точно на непослушного мальчишку, что пообещал исправиться. Мне пристало даровать прощение, а не принимать его. И по меркам моего народа не мальчишка я уже, но муж; притом суровый — волею судьбы, мне доставшейся.

— Тогда что же намерен ты делать? — встревожился Белег.

— Пойду куда глаза глядят, — отозвался Турин. — Так пожелал мне Маблунг на прощание. Милость Тингола не распространится на сотоварищей моего падения, сдается мне; я же не расстанусь с ними ныне, ежели сами они не пожелают расстаться со мной. Я люблю их по-своему, сколько-то — даже самых отпетых. Они — мои сородичи, и в каждом есть толика добра, что может и умножиться. Думается, они останутся мне верны.