Александр Прозоров - Золото мертвых

— Оно и хорошо, что не жалуетесь, — прихлебнул из кубка боярин. — Гляжу на вас — и сердце радуется, себя с Ольгой Юрьевной вспоминаю. Прямо не знаю, что и делать.

— Случилось что-то, отец? — тут же напрягся Зверев.

— Нет, все спокойно пока, — покачал головой боярин. — И время до посевной еще имеется, и лед на реках пока крепок.

— Это хорошо или плохо?

— Решили мы с матушкой подарок вам, дети наши, сделать, — наконец перешел к сути дела Василий Ярославович. — Подарок дорогой, однако же и нам посильный, и вам нужный. Но, боюсь, разлучиться вам придется. Путь долгий, ночи пока еще холодные. Как бы не захворала невестка наша.

— Что же это за подарок? А далеко за ним ехать? — в один голос спросили молодые.

— Помыслили мы, — накрыл Василий Ярославович руку супруги ладонью, — что тяжко вам в княжестве летом придется. Ведомо нам, нет в тамошних местах никаких дорог. Все земли за Невой, почитай, на островах раскиданы. И захочешь — пешим оттуда к жилью иному не выберешься. Оттого и порешили мы подарить вам ушкуй. Зимой, понятное дело, по льду отовсюду выкатишься. Но так земля наша русская устроена, что и по воде до любого уголка доберешься. С ушкуем добрым для вас в любое время все пути открыты станут. А покупать его, знамо дело, кроме как в Новгороде Великом, больше негде. Там, знамо, лучшие корабелы обитают. И работают, сказывали, не токмо на заказ, но и для продажи суда завсегда имеются.

— Я доберусь, батюшка Василий Ярославович, — всплеснула руками княгиня. — Нечто не ездила я по путям нашим? И в Москву не раз меня возили, и к дядюшке Юрию Семеновичу, и в Новгороде была. Конечно же, с Андреем поеду. Чай, не в поход ратный сбираемся, опасаться нечего.

— А ты чего загрустил, сынок?

— Ушкуй — это здорово, — потер подбородок Зверев. — Парус, весла… Вот только я ни разу сам под парусом не ходил, править им не умею. А ты, отец?

Боярин поставил кубок на стол, зачесал в затылке.

— А ты, Пахом? — повернулся к своему дядьке боярский сын.

Тот развел руками.

— Может, хоть ты в этом смыслишь, Звияга?

— Прости, княже, — привстал из-за стола вывезенный из-под Мурома холоп, — токмо на реках ладьи видывал.

— И на что нам ушкуй, отец, коли никто из нас им управлять не умеет? — повернулся к родителю Андрей. — А в Новгороде команду нанимать — так нам никакого серебра содержать ее не хватит. Мы ведь торговлей не занимаемся, в походы на ушкуе не пойдем. Чем серебро оправдывать станем?

— А дядюшке моему надобно поклониться, — неожиданно встрепенулась Полина. — У него судов штук пять будет, коли не более. Нечто он нам людей знающих не одолжит?

— Надо ли беспокоить… — поморщился Зверев, которому после осмотра приданого никак не хотелось встречаться с хитрожопым князем Друцким.

Однако боярин уже решил все по-своему:

— Захар, вели седлать коней! Пахом, Вторуша, Звияга — с нами. Одно седло женское положите. К дядюшке без племянницы его отправляться грешно.

— Зимники-то все растаяли, — сделал Андрей последнюю попытку остановить Василия Ярославовича. — Куда сейчас ехать?

— Ничто, — отмахнулся боярин. — Лед покамест крепкий, Пуповский шлях сильно раскиснуть не мог, морозы все же держатся. А уж от тракта до княжеской усадьбы верхом как-нибудь доберемся…

Извечная палочка-выручалочка усадьбы, река Окница пряталась меж высоких, почти до пояса, берегов, а потому солнце до ее поверхности добраться еще не успело, лед стоял толстый и крепкий, как в крещенские морозы. По нему, по льду, и помчалась во весь опор вереница всадников, спустившихся из ворот усадьбы по уже протаявшей дороге. За сорок минут они добрались до ведущей в Литовское княжество дороги. Она, естественно, была раскатана до коричневой глины, с готовностью размякшей под весенними теплыми лучами, но грязи здесь оказалось еще не по колено — не то что верховому, даже на телеге проехать можно. Распутица напоминала о себе, но вступить во власть над русскими дорогами еще не успела.

Здесь путники перешли на шаг — и на самих меньше грязи летит, и коням передышка. Версты три ехали без спешки — а потом свернули в пролесок и двинулись рысью, стараясь держаться снежной полоски у края глянцевого, гладкого, как стекло, зимника. На нем в такую погоду лошадь, пусть и подкованная, поскользнуться может, либо ногу сломать, коли наст подтаял и под ним до земли узкая ямка. Поди тут угадай, как солнце и тени от голых ветвей со снегом играют!

Где-то через час путники выехали в широкое поле. Здесь колея дороги протаяла до земли, и по ней, мягкой пока от силы на пару пальцев, всадники помчались галопом, уже не опасаясь никаких подвохов, обогнули поросшую осиной низину и оказались в виду усадьбы князей Друцких. Крепостица, что огородилась трехсаженным рвом и тыном на взгорке возле изогнутого ятаганом озера, размерами не превышала усадьбы боярина Лисьина. Но Зверев знал, что, помимо этой скромной обители, у Юрия Друцкого имеется дворец в полудне пути на запад, на берегу озера в Верятах, а также дом в Варшаве, подворье в Великих Луках и еще одна усадьба на литовской стороне. Если, конечно, ее Сигизмунд не разорил после перехода князя под московскую руку. По закону и обычаю — не должен был. Но закон, известное дело, всегда на стороне сильного.

Путники натянули поводья, пустили скакунов шагом. Караульные в усадьбе наверняка должны были их заметить, и требовалось дать время хозяевам привести себя и дом в порядок, разобраться с насущными делами, обдумать встречу. Ведь падать так, как снег на голову, — и грешно, и непорядочно. А ну, хозяин парится, хозяйка в погребе припасы досматривает, посреди двора добро попорченное для разбора свалено. И тут — на тебе, гости! Застанут людей в таком виде — кто виноват? А стыдно кому после сего? Так что Василий Ярославович не только подъехал к усадьбе неспешным шагом, но еще долго молился, спешившись, на выцветшую-надвратную икону, желая дому сему радости и процветания.

Когда же он наконец шагнул в распахнутые ворота, их уже ждали. Дворня вроде как занималась своими делами, но переодета была в чистое, а двор усадьбы засыпан желтым слоем рыхлой свежей соломы. На крыльце оказалось пусто, но толстые дубовые двери тотчас отворились, появился сам князь Друцкий в собольей московской шубе, [7] Московская шуба — парадное одеяние, которое подчеркивало богатство своего владельца. Посему, перегруженное мехами, драгоценными каменьями, золотыми украшениями, оно было большим, очень тяжелым и крайне неудобным в ношении. неприятно подчеркивавшей его худобу, за ним — его сын Федор в бобровом охабне и румяная княгиня в шитой серебром душегрейке поверх темно-зеленого бархатного платья, в белоснежном пуховом платке, сквозь который поблескивала жемчужная понизь. В руках она уже держала деревянный корец. Судя по тому, что пара над ним не крутилось, — не со сбитнем.