Александр Прозоров - Война магов

— А как же, — согласился старик. — Сказывал о сей грядущей трагедии.

— Ну и что, Лютобор? Где ныне это твое Казанское ханство?

— Ныне? Ныне оно в поклоне у царя русского, столицу свою отстраивает. А как через тринадцать дней Иоанн, чудом до сего дня уцелевший, Калинов мост перейдет, с предками своими соединившись, — так ханство от Москвы вновь отвалится, равно как и северные земли. Силы свои накопит и аккурат через тридцать лет, как воины новые возмужают, в силу войдут — аккурат тогда оно на закат и ударит, кровь русскую реками на землю проливая.

— Подожди… — Андрей, только собравшийся откупорить покрытый глазурью глиняный кувшин, остановился и тряхнул головой. — Что ты сказал?

— Зеркало Велеса никогда не ошибается, чадо, — наконец-то отступил от углей древний маг и тряхнул плечами, роняя на ладони обшлага длинных рукавов. — Будущее ни перехитрить, ни обмануть, ни изменить невозможно. Как ни крутись, как ни извивайся, ан река времени все едино средь своих берегов останется. Пройдет тридцать лет — и содрогнется, и заплачет русская земля…

— Стой! — оборвал колдуна Зверев. — Про царя ты что только что сказал?

— Чародей умелый дохлую порчу на него навел, и на род, и на семью его. Мертвый дух через поклад в плоть его переполз, вселился, по жилам потек. Силу набрав, к жене и детям перекинулся, в них язвой кровавой разрастается. Землю кладбищенскую заговоренную на пальце он носит, и чрез него могила царя к себе зовет, к родичам его тянется. Заклятие страшное, неистребимое. Ныне в Иоанне дух мертвый сильнее всего стал, посему тот первым за Калинов мост и уйдет. Опосля малыша он слабенького сожрет, затем и дочку, а уж последней супружница отойдет. Дух в ней материнский крепок, оттого дольше всех и продержится.

— Когда?!

— Тринадцать дней ему всего осталось, чадо мое. Опосля малой мир наш покинет, следом…

— Ч-черт! — Князь грохнул бутылью о стол, кинулся к лестнице, но на середине замедлил шаг. — Постой, Лютобор… Ты ведь знаешь, как с порчей справиться? Не можешь не знать!

— Дух сей мертвый неистребим. Коли в существе смертном завелся — не успокоится, пока вконец его не изведет.

— Ну, волхв, не томи! Понял я уже, порча страшная! Хватит цену набивать, я и так для тебя все, что хочешь, делаю. Говори!

— Истребить его, чадо, нельзя, ан выгнать из человека можно, — соизволил признаться колдун. — Коли в знак перекрестья миров проклятого поместить да на вершинах две свечи полынные зажечь, из человека живого и мертвого, да заговор при том защитный прочесть — нестерпимо духу мертвому в плоти живой станет, в землю могильную его укрыться потянет. Коли земля могильная, никакой силой не охраняемая, внутри знака окажется, в нее мертвый дух тотчас войдет. Опосля его в этот кисет, словами Триглавы заговоренный, собрать можно. Из мешка, слова живые хранящего, мертвому духу не выбраться. Если же в месте, богами хранимом, ту землю сыпануть — он опять же из нее выйти побоится. Так и останется в узилище сем, пока вера людская и сила богов в святости той не ослабнут.

— Этот? — Князь взял со стола мешочек размером с кошелек.

— Он, чадо, — кивнул чародей. — Я тут намедни случайно его заговорил.

— А свечи ты случайно не приготовил?

— Они внутри, отрок. Им от того соседства вреда нет. Но вот земли могильной у меня нет, не обессудь. Такого добра не держу.

— Понял, о мудрейший из волхвов, — усмехнулся Андрей. — Стало быть, сказываешь, изменить будущее невозможно?

— Никак нельзя, — согласился Лютобор. — Но отчего бы не попробовать?

На разговоры времени не оставалось, а потому князь, пряча магическое оружие, побежал наверх, поднялся в седло, пустил вороную во весь опор, на ходу еще раз обдумывая услышанное.

«Коли в знак перекрестья миров проклятого поместить…»

Это ясно, это Соломонова звезда.

«…да на вершинах две свечи полынные зажечь, из человека живого и мертвого…»

Вершины — это, наверное, места, где черта, рисующая треугольники, начинается и заканчивается.

«…да заговор при том защитный прочесть…»

Тоже понятно, заговор хороший от порчи.

«…нестерпимо духу мертвому в плоти живой станет, в землю могильную его укрыться потянет. Коли земля могильная, никакой силой не охраняемая, внутри знака окажется, в нее мертвый дух тотчас войдет».

Земля, никакой силой не охраняемая… Вот проклятие, а ведь все кладбища — освящены. Православные мертвых в незащищенную Божьим словом землю не кладут…

Лошадка резво шла по своему же старому следу. Звонко процокала по льду, перемахнув Удрай, выбралась на берег и помчалась в сторону усадьбы, крепко впечатывая копыта в мерзлую землю. Через час князь Сакульский влетел по двор, осадил вороную перед крыльцом.

— Отец! Ты слышишь меня, отец?! Собирайся, на Москву идем! Без обоза, с заводными и холопами!

Он развернулся и тут же вылетел со двора, на рысях обогнул холм, чуть потянул поводья, пуская лошадь шагом, миновал церковь, спешился, кинув поводья на столб у ворот, пошел мимо низкой оградки, способной защитить могилы только от заблудившихся коз и коров, пока наконец не наткнулся на низкий крестик.

— Извини, приятель, очень твоя помощь нужна. Да я и не потревожу…

Он раскидал снег с могилы какого-то несчастного самоубийцы, не допущенного на общий погост, выдернул из ножен косарь, несколькими ударами отколол с прямоугольного холмика горсть пронизанных корнями комьев, переложил в поясную сумку и побежал обратно к скакуну.

Пять минут спустя он уже спешился возле отчего дома. Здесь царила паника: люди бегали, таскали какие-то узлы, в конюшне дворня накрывала спины коней потниками, пристраивала седла.

— Что случилось, сынок? — встретил Зверева сразу за дверью боярин Лисьин. — Ты прискакал, что-то крикнул. Люди сказывают, холопов с собой потребовал.

— Тебя и холопов, сколько взять можешь, — кратко сообщил Андрей. — С заводными пойдем, налегке. Смута в Москве. Коли за две недели не успеем, переворот случится. Седлайте, сбирайтесь скорее! Пахом! — заметил он у лестницы дядьку. — На тебе княгиню оставляю! Где дворец мой, знаешь. Собирайте обоз и двигайтесь к столице с Богом. Холопов маленько натаскай и при оружии держи. Ну что ты стоишь, отец? Скачем! По дороге, коли хочешь, объясню.

Через час полтора десятка всадников одвуконь вылетели из ворот родовой усадьбы Лисьиных и, раскидывая копытами недавно выпавший снег, двинулись на рысях к Пуповскому шляху. Снарядить так быстро большее число служивых людей боярин просто не успел.

Одиннадцатого марта тысяча пятьсот пятьдесят третьего года от Рождества Христова пятнадцать великолукских воинов на взмыленных лошадях влетели в Троицкие ворота Московского кремля, перешли на широкий походный шаг и спешились только у царских дверей великокняжеского дворца. К немалому изумлению боярина Лисьина, никто верховых в запретном месте остановить не попытался. Больше того, по дубовой мостовой в разных направлениях перемещалось немало всадников, тут и там ожидали чего-то кучки вооруженных бояр. Не просто при оружии — в полном доспехе, небрежно скрытом под налатниками. Только рогатин и щитов не хватало, чтобы в ратный строй ставить. Поневоле захотелось Андрею одеть и своих холопов в броню, покамест уложенную на заводных в чересседельные сумки. Кстати, у всех новоприбывших у седел щиты имелись.