Дмитрий Гаврилов - Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы

Ты противен Ольге по сути! Веря, что не бывает злых созданий, она, однако, не колеблясь берется за лук, когда на родичей лезет из Степи тьма печенегов. Счастье Дороха — в породистых лошадях с богатой сбруей, в веселом хмельном застолье, в красавице жене. И он рвется безоглядно к желанной цели, и берет то, что ему хочется, не подозревая о существовании в мире иных Сил. Вероятно, он прав! Может, и она права? Надо жить проще!

Но почему я не нахожу в этом ничего такого, что удержало бы от простого убийства? Как смею я вмешиваться в размеренную смену времен и поколений?

Покойный Владух, мир его праху, тоже желал счастья дочери, но старался выдать ее замуж, ради спокойствия жупы. Он свершил бы сущую нелепицу … Если я убью Дороха и женюсь на Ольге, то стану одним из многих, поправ ее чувства и свободу. Если я не уничтожу этого молодца — изменю себе снова, ибо отныне в ответе за девушку по праву самозваного героя…

…Пламя лизнуло небо. На север неслись свинцовые облака. Следом рванулись ввысь души усопших. Они летели в обетованный Ирий, туда, где обретают покой и вечность, где находят люди забвение. Но в Самый Последний День они вернутся на землю и примут участие в Битве Любви и Смерти.

— Пусть не печалятся Родичи! Все у нас идет ладно, слава Роду! Дай Бог им доброй жизни на полях у Сварги! — громко сказал Станимир, плеснув в огонь из кубка. — Хвала Радигошу!

— Родичи милые, то-ж вам, тятя и мамка! Все вам Отцы и Прадеды, Пращуры и Щуры! — поддержал Свенельд, и тоже выплеснул кубок, лишь пригубив его.

— Гуляй, народ Домагощинский! Живы будем — не помрем, а представимся — так на Том Свете жизнь, поди, краше нашей будет! — весело крикнул Волах.

Заиграли рожки да сопелки, зазвенели бубны. Хозяйки разносили пирожки и прочую жертвенную еду. Мальчишки без счета били куриные яйца — чье крепче выйдет.

А надо ли горевать? Роды небесные восполнятся новыми воинами, новыми женами. Прибавится у славян заоблачных заступников — глядишь, и в этом Свете от напастей отобьемся.

— За старых верных товарищей! — воскликнул Свенельд, поднимая чару.

— За Удачу! За лучший Удел! — грянули вятичи.

— Неужто, ненависть, жажда мщения порождает такое стремление к смерти, что даже случайная вспышка ведет в пропасть всякого, кто ждал любви? Слабость стоящих по краям этой пропасти — верный слуга Чернобога. Сколько бы мне не говорили, что Ненависть отступает пред Любовью, это бегство не влечет за собой приход Любви. Мертвое, увы, не вернется к жизни, — поделился Ругивлад с Учителем своими беспокойными мыслями.

— Оказывается, и твой ум бессилен перед чарами древних, — улыбнулся белый волхв Велемудр.

— Выходит, что так! — подтвердил словен. — В чем же смысл, если круг замкнут?

— Не знаю, — отвечал Велемудр, — никто еще не ответил на этот вопрос однозначно, да и вряд ли сумеет сделать это правильно! Мир такой, каков он есть, не лучше и не хуже. Мы должны принимать его таким, и не в силах исправить предначертанное. Смысл жизни — просто в ее продолжении.

— А не в том ли, чтобы когда-то разорвать этот порочный круг?

— Ой ли? Всякий обязан вернуть роду долг. Жизнь должна порождать только Жизнь. Это долг перед отцами и дедами, перед павшими на полях и холмах земли родной, перед теми, кто щедро полил ее кровью, но сберег славные корни.

— Между жизнями пролегла память людская. И кто сохранит эту память лучше, как не черный волхв, отказавшийся от Жизни и Яви…

Курган покидали столь же шумно, с песнями да музыками, оставив до утра на траве священные дары богам и пищу духам предков. Коль найдут ее завтра нетронутую — знать, прогневали вятичи пращуров.

Ругивлад и Волах отстали от всех, намереваясь закончить важный разговор. Отныне ни один вятич не посмел бы назвать словена чужаком. Отныне они были связаны воинскими узами неразрывно!

— …Жупан погиб, а на его место рвутся ставленники Радогоща, — намекнул Волах.

— По правде сказать, не хотелось бы вмешиваться в ваши дела. Но я беру на себя Дороха! Конечно, если бы Ольга и в самом деле предпочитала его, я и бровью не повел бы! Но девчонка решила меня позлить… Я твой союзник, воевода!

— Мне надоели вечные передряги и стычки за право вершить волю племени. И я, Волах, положу предел вседозволенности вождей! Иначе орды степняков поглотят нас.

— По-моему, они здорово получили, — усмехнулся словен.

— Разве Степь успокоится, пока на пути стоит Лес?

— Делай, как знаешь. Но что же Ольга?

— Я гляжу, по уши влюбился! Обычай велит ждать, пока ты не принесешь обещанное вено. И после поединка с Дорохом — девушка твоя, — размышлял воевода вслух. — Но сын Буревида, да и сам глава всех глав сделают все, чтобы ты не вернулся. Было бы спокойнее не иметь такого долга за плечами! За полгода многое может случиться.

— Пусть назначат время и место, — коротко ответил Ругивлад.

— Оно уже выбрано. Биться будете пешими. Любым оружием. До смерти.

— Тем лучше. Честь не позволяет ни вятичу, ни ругу брать девушек своей крови силой. Но смерть настигнет всякого, кто осмелится посвататься к ней, пока я буду в отъезде!

— Взаимность — редкий зверь, — горько вымолвил Волах. — Женщина полагается на инстинкт — этот зверь много проще, он вовсе неистребим. Если бы ей предоставили право выбора, она легла бы под того, от кого хотела бы ребенка. Баба ущербна, поверь моему опыту. Не переживай о том, поступаешь ли ты достаточно благородно. О каком благородстве может идти речь, если они предают на каждом шагу?

— Это уже мое дело. Я тебя покину. Надо хорошенько выспаться перед поединком, — ответил словен и, получив молчаливое согласие, исчез в сгустившемся сумраке.

Он поднялся в горницу и предался неотвязчивым мыслям о девушке.

Порою Ругивладу казалось, что он старик, что ему тысячи лет… А ныне он ощущал себя мальчишкой, глупым и неразумным:

— Ах, девчонка! Что же ты делаешь?

Вот Ольга бьется с печенегами в проломе крепостной стены, выпуская стрелу за стрелой, непостижимая в сочетании жестокости и очарования. Вот она протягивает кубок с вязким таинственным напитком. Мечтательная, лукавая улыбка. Глаза словно гордые звезды. Воздушный гибкий стан и упругая грудь. Да неужто девушка достанется какому-то Дороху? За его плечами — род. Ну, а за моими?

Нет горше бабьей доли! Сколько уже их перевидал Ругивлад. Морщинистых, красных от вечного стояния у очага, где кипит грубая похлебка… Во что превратятся ее нежные руки? Родив троих-пятерых, женщины быстро стареют, едва доживая до сорока пяти. Полные, с дряблой кожей и отвислыми грудями, потерявшие все божественное, что имели прежде.

Кто не сомневается — тот не волхв, но иногда и сомнение губительно! Он отпил из кувшина загодя приготовленный отвар. Поморщился. Но это хоть на час-другой обещало успокоить вконец взбесившийся мозг, где спорили голоса: