Валерий Вотрин - Демонологи

Жак Мариво повстречал Корасон перед порталом больницы Сен-Жерве: она зачарованно и не мигая смотрела на тонкие железные решетки портала, которые были покрыты причудливыми, фантастическими иероглифами. Остановился. Продолжала смотреть. Коснулся ее. Сказал: эти символы оставил великий Фламель. Никто не может разгадать их. Помолчал. Добавил: вам интересны формулы герметиков? Неотрывно смотрела на него. Вздрогнула. Сказала: три дня назад в этой больнице умер мой отец. Сказала: он был очень стар. Сказала: теперь я сирота. Сказал: вы испанка, это слышно по выговору. Сказала: да. Отвернулась. Оглядел ее. Была красива. Сказал: я живу на улице Постников. Это совсем рядом. Мой дом обширен. Он вместит всякого, кто пожелает в нем поселиться. Спросила: кто вы? — будто очнувшись. Как вас зовут? Сказал: Жак. Жак Мариво, магистр теологии. Произнесла: меня зовут Корасон, — не оборачиваясь, продолжая глядеть на решетки. Сказал: вы остановились поблизости? Спросила: что? Взял ее за руку, повел. Безропотно подчинилась. Шли серпантинами узких, сдавленных старыми домами улиц, временами сторонясь и пропуская конный патруль гвардейцев или процессию духовного лица. Украдкой взглядывал на нее. Шла опустив глаза, кружева мантильи скрывают голову и плечи, узкая и смуглая рука подчиненно позволяет себя держать. Иногда словно бы просыпалась, вскидывала голову и изумленно оглядывалась. Пояснял: Штукатурная улица. Улица Сен-Мартен. Часовая. Снова погружалась в свое забытье, а он принимался смотреть на дорогу. Прошли Часовую улицу и свернули налево, попав в мелкую сеть улиц и улочек со старыми замысловатыми прозвищами. Концом их пути стал глухой тупик улицы Постников, узкий, изрытый канавами, с выпирающими на него задами лачуг и складов. Слева лачуг не было. Тут посреди обширного, огороженного полусгнившим деревянным частоколом пустыря высилась старинная каменная башня времен Филиппа Августа с зубчатым верхом, к которой с правой стороны, прорывая штурмом гнилую ограду, жалось несколько ветхих двухэтажных домов, чьи крыши, однако, едва доставали до искрошившихся зубцов башни. При виде ее остановилась. Сказала: я не пойду, — не глядя на него. Сильнее сжал ее руку. Сказал: я здесь живу. Эта башня — мой дом. Улыбнулась. Поглядела на него. Уверенно произнесла: ты лихоимец. Тот, кто заманивает беззащитных девушек в глухие места и там совершает над ними гнусные непотребства. Выпустил ее руку. Молвил: иди куда хочешь. Если не знаешь дороги, я провожу. Все еще улыбаясь, покачала головой. Сказала: отец мой умер. Сказала: мне некуда идти. Сказала: я бедная сирота, но и у несчастной лани есть острые копытца, чтобы мозжить головы матерым волкам. Пошла вперед. Поспешил, открыл дверь перед нею. Еще раз улыбнулась, взглянув на него, вошла. Первый этаж башни занимало большое многоугольное помещение с остатками когда-то перегораживающих его стен. Пол устилала солома, кое-где полусгоревшая и мокрая. В трех стенных очагах лежали горки углей. Стены и пол густо усеивали странные символы. Увидев их, вздрогнула и уже по-настоящему, внимательно оглянула его. Встретил ее взгляд. Спросила: чем ты занимаешься? Вместо ответа прошел к очагу и, стоя спиной к ней, разжег его. Вернулся с вином и мисками, сказал: должно быть, вы проголодались. Покачала головой, но не отрывала взгляд от еды. Стала медленно приближаться, но потом остановилась. Сказала: я маранка. Вместе с отцом мы бежали из Испании. Силами нашей общины в Руане его удалось вызволить из застенков инквизиции, но здоровье его было уже подорвано. Я думала, что мы переедем в Руан, когда он поправится. Но он умер в больнице Сен-Жерве и вчера я проводила его на кладбище Невинных. Замолчала. Добавила как бы про себя: теперь я одна на целом свете. Провел пальцем по столу. Поднял голову. Спросил: так ты еврейка? Сказала: я крещена во Христе. Сказал: это не имеет никакого значения. Сказал: во мне течет кровь катаров, а в тебе сосредоточилась мудрость праотцев. Спросил: веруешь? Ничего не сказала. Молча смотрела на него. Близилась ночь. Ела и смотрела, как он читает, а зябкий огонек свечи выхватывает из темноты его лицо, полузакрытое спадающими волосами. Иногда протягивал руку с пером и выписывал на пергамент несколько слов. Жевала и смотрела на заглавие книги — «De natura daemonium», смотрела, как изящно и точно его рука вписывает на шуршащий пергамент еще одну строку. Перестала жевать, сказала: в прошлом году мою мать сожгли в Мадриде. Замолчала, увидев его лицо, захлопнутую им внезапно книгу. Добавила: ее обвинили в том, что она ведьма, и сожгли вместе с нею ее книги. Вскочил. Заспрашивал: что это были за книги? Когда ее сожгли? Подтвердили ли свидетели то, что она являлась ведьмою? Молчала. Смотрела на него. Сказала потом: инквизиция арестовала бы и меня, но я вовремя покинула страну. Увидела, как он затаил дыхание, как побледнел и начал всматриваться в нее. Спросил: ты умеешь читать на древнееврейском? С усмешкой, непонятной и необъяснимой, покачала головой. Приблизился, сел рядом, отодвинув пустые миски. Спросил: ты останешься здесь? — с надеждой. Долго смотрела ему в глаза, потом обвела взглядом стены, сплошь в загадочных символах. Снова взглянула на него. Сказала: да. Накрыл ее руку своей. Сказал: там, вне этих стен, я гонитель, экзорцист, магистр триединой теологии, триединой, как Святая Троица: мистической, канонической и схоластической. Здесь я провожу время в своих опытах. Я задался целью постичь непознаваемое, прочесть недочитанное в сокровенных древних книгах символов и мудростей и сотворить нетварное. Знание — тьма, совершенство — тьма, тяга — свет. Спросила: чего ты хочешь, странный человек? Поднялся и стал освещен свечою. Сказал: хочу сотворить демона собственноручно. Усмехнулся вдруг. Усмехнулась вдруг. Усмехнулись вдруг. Сказал: открой мне свои тайны, спящая материя! Сказала: во мне живет страх перед пламенем. Сказал: креатура защитит нас от него. Сказала: демонами полны леса и пустоши. Зачем тебе еще один? Сказал: ради власти. Ради спасения души. Ради великого торжества разума. Спросила: торжества над чем? Сказал: над верой. Сказала: сложно объединенную веру тысяч осилить несовершенным своим разумом. Сказал: вот затем и хочу сотворить демона себе. Сказала: сможешь ли? Изрек: не сила, но символ. Не добро, но буква. Не душа, но идея. Всмотрелась в него. Сказала: ересь. Засмеялся. Сказал: альбигойские мученики незримыми толпами стекаются на площади городов. Плачут и слезятся стены домов, где они жили. Месть будет зрима для них.