Валерий Вотрин - Последняя чаша гнева

— Это хорошо, что ты не споришь.

Потом Чойс заснул. Ему снилась «Пифия», летящая сквозь тьму космоса, и он был на ней один. Было холодно и тоскливо. Его разбудил резкий толчок в бок и чьи-то сдавленные вопли. Шамиссо, так бесцеремонно растолкавший его, был встревожен. Он показал на мечущегося по холлу Фонсеку, выкрикивающегося что-то нечленораздельное.

— Какая-то дрянь идет мимо замка в лес, Чойс, — сказал Шамиссо.

— Что это?

— Непонятно. Вроде люди. В темноте не разберешь. Они поют.

— Он не согласен с этим? — кивнул Чойс на Фонсеку.

— Нет. Он говорит, что это какие-то ботольфинги.

— Они просто поют? — Чойс недоумевал.

— Да, но мне не нравится эта песня. У нее странные слова.

Рядом с Чойсом очутился Фонсека. Он был сильно напуган и взбешен одновременно.

— Это не ботольфинги, а Ботольфинги, Шамиссо. — Фонсека брызгал слюной. — Я не хочу лишиться разума, как Лалнольф Пачеко.

— Кто они, Фонсека? — спросил Чойс.

— Я уже говорил вам о них. Они — предки Волдьфганга. Они мертвы, Чойс, мертвы уже много сотен лет. Эрга прокляла их. Понял?

— Как они смогут помешать нам?

Глаза Фонсеки расширились от ужаса.

— Они поют, — завопил он, и вдруг в уши им ударил рокочущий мотив песни, способной свести с ума. Песня влетала в окна, кружила по замку, и, казалось, сама душа теряет покой, уносясь в красные просторы безумия:

Белые туманы Тарлтара

Проплывают мимо и сквозь нас,

Чтобы рассеяться в ненужный дым.

Но им уже нечего сушить,

Ибо наши тела истлели, как и сердца.

О, как мы страдаем!

Мы бредем, родная плоть и кровь,

Которая навеки застыла в наших жилах,

И будем брести так вечно,

Будем вечно скитаться,

Пока другая наша плоть

Не будет умерщвлена,

Пока другая наша кровь

Не застынет в жилах этой планеты,

В жилах этой мертвой планеты,

Мертвой, мертвой, мертвой планеты,

Мертвой планеты!

Спасась от песни, несущей безумие, Фонсека бросился на пол и закрылся руками. Лоу застыл на месте, как и Шамиссо, усмехающийся какой-то кривой усмешкой. Ступор холодного страха на миг охватил Чойса, но он быстро справился с ним и, вскочив на ноги, подбежал к окну.

Мимо него медленно, направляясь к лесу, двигалась странная процессия. В темноте детали были не видны, но по тяжелому запаху, доносящемуся до него, и по неестественным, угловатым силуэтам под темными саванами, он догадался, что мимо него в черные, ночные глубины леса идут мертвецы. Они не были хактами, ибо хакты не могли петь полные такой страшной безысходности песни. Без сомнения, Фонсека был прав: это были предки Вольфганга, поднятые из своих могил проклятием Эрги и обреченные вечно скитаться за нарушение запрета Высших Сил, который исшел из уст Прорицательницы Болот.

Чойсу тоже хотелось заткнуть уши, следуя примеру Фонсеки, защищаясь от жалящих слов песни, но какая-то сила понуждала его не делать этого. Что-то подсказывало ему: они не могут умереть или быть сбитыми с пути таким незначительным препятствием. Поэтому он стоял и качался под валами накатывающегося мотива.

Тем временем Ботольфинги скрылись в лесу. Песня стихла. Чойс медленно обернулся. Неподвижные фигуры его спутников зашевелились. Фонсека отнял руки от бледного лица, Лоу опустился на пол, как будто у него разом отказали ноги, Шамиссо провел рукой по лбу, стряхивая кошмар.

— Это было достаточно страшно, — произнес он.

— Я не сошел с ума, — пробормотал Фонсека. — Я не стал похожим на Лалнольфа Пачеко.

— А Великие Мертвые? — спросил Чойс. Действительно, когда он выглядывал, адских порождений нигде не было видно.

— «И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своем, ни в воровстве своем». Это о них, о Вольфганговых родственничках, — говорил в это время Фонсека. — Ты что-то спросил, Чойс? А, это! Когда Ботольфинги поют, Великие Мертвые пропадают.

— Не нужно забывать, зачем мы здесь, — привычно взял инициативу в свои руки Чойс. — Фонсека, кажется, ты знаешь, что делать?

— Да… — произнес Фонсека. — Да…

Он поднялся и сделал несколько неуверенных шагов в сторону пентаграммы.

— Что-то начинается, — произнес Шамиссо.

И впрямь, в центре пентаграммы, в круге, возникло свечение, слабое и прозрачное.

— Они не заставляют себя ждать, — сказал Лоу.

Свечение начало разгораться, накаляясь до пламенного блеска, а потом вдруг исчезло. На его месте остались прозрачные фигуры. Это были мужчины и женщины, одетые в невиданные, чужеземные наряды. Некоторые из них и вовсе не были людьми. Они танцевали, кружась в скользящем, колдовском минуэте.

— Вот это они и есть, — проговорил Фонсека. — Демоны пространства.

Странный танец приковывал взгляд, завораживал, и становилось ясно, что длится он невообразимо долго. Демоны пространства неслышно, бесшумно танцевали, и легкая вуаль Барьера, отделяющего человеческое измерение от их, скрывала их черты.

Чойс не заметил, как Фонсека оказался возле очерченного пентаграммой круга. Демоны пространства также не замечали его, отдавшись своему чарующему танцу. Фонсека слегка приподнял руки и совершил в какие-то пассы, в воздухе оборвалась некая мелодия, нежная, похожая на звучание невидимой, волшебной флейты, и дымка Барьера исчезла. Перед Фонсекой прямо в круге стоял огромный, широкоплечий верзила с красным лицом. Он был бы совсем похож на человека, если бы не ветвистые рога, растущие из его лба. Чойс разглядел за его спиной некое подобие странного, блистающего ослепительным огнем коридора, уходящего в бесконечность. Демон что-то сказал Фонсеке. Чойс подошел поближе, чтобы расслышать, о чем они говорят.

— …и это наша миссия, Халльвард, Демон Круга, — произнес в это время Фонсека.

— Есть ли нужда в ней? — спросил тот, кого Фонсека назвал Халльвардом.

— Это решать не нам, — ответил Фонсека.

— Когда? — спросил демон.

— Сейчас, — сказал Фонсека.

Халльвард пожал плечами.

— Коридором редко пользуются. Он мог затянуться паутиной других измерений.

— Не думаю.

Халльвард помолчал.

— Существует ли угроза для нас, Проводник Вилибальдо?

— Она существует для всего мира. Уверен, что измерения будут тоже затронуты. Если даже часть их, это все равно всколыхнет оставшиеся.

Халльвард выпрямился.

— Тогда идите и думайте о своей Цели.

— Благодарю тебя, Халльвард, Демон Круга, — поклонился Фонсека.

— Не стоит, — помрачнел демон и исчез.

Перед ними мерцал круг, и они ступили в него.

И тогда весь мааконд вдруг оказался заключенным в огромный, призрачно-белый кристалл без граней, который был заполнен незримым светом, пронизывающим все пространства, жизни и миры. В этом свете линии стали тонкими, нитчатыми, спроецированные на их мозг, и это мааконд оказался внутри них, а не они внутри мааконда. Свет внезапно стал серебряным, а потом взорвался, превратившись в ослепительный аквамарин. Но взрыв этот не рассеялся мельчайшей мозаикой частиц, а остался запечатленным в их памяти, преобразовавшись в Настоящее, которое затем превратилось в странный реально-нереальный коридор, идущий неведомо куда.