Валерий Вотрин - Последняя чаша гнева

— Есть что-то еще?

— Вольфганг — безумец, — каким-то мертвым голосом сказал Энунд. — Он — плод неправедного соития своих предков, ныне обреченных скитаться по земле, а потому должен быть уничтожен. Он это знает. Но его жизнь для него не драгоценность. Он хочет покончить со всем миром сразу. Вольфганг хочет опрокинуть Чашу с Божьим Гневом.

— Чашу? Ту самую, о которой ты мне вчера рассказывал?

— Ту самую. С седых времен Чаша, седьмая Чаша, последняя, в которой клокочет Божий Гнев, находится здесь, на Де-Мойре. Где — этого никто не знает. Но хочет узнать. И, в частности, этого хочет Вольфганг.

— Что будет, если опрокинется Чаша?

— Наступит конец света, — сказал Энунд.

Надолго замолчали.

— Это нереально, — наконец сказал Чойс.

— Ты легкомыслен, — осуждающе покачал головой пресвитер. — Давным-давно доказано, что Апокалипсис Иоанна — не просто красивая сказка и тем более не панорама становления древней христианской церкви. Это план в действии.

— Апокалипсис? — переспросил Чойс. — Это, кажется, что-то из Библии… что-то такое страшное… проклятия какие-то… ругательства…

Чойс не был религиозен. Более того, Торговое Содружество давно перестало верить во что-либо, кроме денег, и лишало своей поддержки тех, кто почитал разных богов. Коммонуэлт ненавидел миссионеров всех конфессий, считая, что они лишь преграда на пути к достижению реального могущества. Несмотря на то, что ВАЛАБ стойко отбивался от всего, чему следовало Содружество, для собственной же выгоды ему пришлось перенять эту привычку Коммонуэлта, давно ставшую традицией.

— Невер! — обвинил Энунд. — Какие ругательства! Это святая книга, которая учит, как спастись. Персонажи ее невыдуманные. И Последняя Чаша Гнева — тоже не вымысел. Она существует.

— Но ведь никто не знает, где она, и, следовательно, никто не сможет ее обнаружить, — попробовал возразить Чойс.

— Вольфганг сможет, — веско опроверг Энунд.

— Наверняка вокруг этой Чаши обретается сонм существ еще более жутких, чем обитатели вашей планеты.

— Это верно. Но они бессильны против Вольфганга. Миссии его никто не может изменить, даже они. Так задумано от века. Понимаешь? Он родился для этого. Он родился для того, чтобы столкнуть Чашу с ее пьедестала.

Чойс задумался. Он молчал долго.

— Для всего этого мне нужна власть, — проговорил он затем.

— На тебе плащ гонфалоньера, — немедленно ответил Энунд. — Вдобавок ко всему я назначаю тебя своим видамом при ландорском дворе. Это значит, что ты отныне командуешь войсками всего пресвитерства Фафт, моей вотчины. А это в свою очередь значит, что войска большей половины Лиги станут на твою сторону, если ты начнешь войну.

Чойс встал, отошел в дальний угол башни и оттуда спросил:

— Ты будешь моим советником, Энунд?

— Да, я буду твоим советником, гонфалоньер Эдмунд Чойс, — ответил старый пресвитер.

Вместе они спустились по лестнице и вышли во двор. Солдаты, увидев на Чойсе плащ гонфалоньера, вмиг выстроились. Чойс ловил удивленные взгляды: под плащом на нем все еще был драный комбинезон капитана с галактической эмблемой.

— А где мой предшественник? — шепотом спросил Чойс у Энунда. Этот вопрос только сейчас пришел ему в голову.

— Убит Великими Мертвыми, — вполголоса ответил Энунд. Чойс не решился спросить, кто такие Великие Мертвые.

Пресвитер вышел вперед и стал лицом к построившимся шеренгам.

— Солдаты! — Голос его был все еще силен, эхом разносясь по огромному двору. — Перед вами ваш новый гонфалоньер Эдмунд. Слушайте слова гонфалоньера Фафта!

После этих слов все взгляды устремились на Чойса. Он смутился. Чойс никогда еще не выступал перед такой аудиторией, но сейчас нужно было сказать что-нибудь воодушевляющее.

— Солдаты! — начал он. Голос отказал ему. Он откашлялся. — Вы все знаете, откуда я прибыл.

— Это рискованно, Эдмунд, — шепнул Энунд.

— Да, я из другого мира, — не слушая его, продолжал Чойс. — Конечно, вы можете не доверять мне, совершенно законно утверждая, что я чужак в этом мире. Это ваше право. Но я вам скажу только одно, и вы должны знать это: я прибыл сюда не для продолжения междоусобной грызни. Я пришел, чтобы воевать с нашими общими врагами, которые досаждают вам от веков. Воевать и в конце концов победить.

По рядам прокатился одобрительный гул. Многие смотрели уже с откровенным дружелюбием. Чойс продолжал:

— Может быть, я плохо владею вашим оружием. Может, я буду смешон, когда одену привычные для вас доспехи, которые окажутся для меня слишком тяжелы. Может, вас будет смущать мой акцент. Что ж, эти сложности я надеюсь в ближайшее время преодолеть. Просто знайте: новый гонфалоньер — противник братского кровопролития, и он — за вас.

Похоже, он попал в точку: как уже случалось ранее, здесь тоже всем надоели нескончаемые усобицы. Не успели отзвучать последние слова, как две сотни глоток дружно выкрикнули:

— Хайль, гонфалоньер! Хайль, Эдмунд!

— Это было хорошо, — произнес Энунд, стоящий рядом, и для Чойса эти слова были высшей похвалой.

С этого дня Чойс стал нести свои новые обязанности. Временами он ловил внимательные, оценивающие взгляды Энунда и вспоминал, что нужен тому не только в качестве личного представителя. Загадки этой планеты закружили его в своем хаосе.

Однажды, бродя по замку и проходя мимо одной полуоткрытой двери, он услышал громкие спорящие голоса. Он осторожно заглянул в проем. Зрелище было удивительным. В большом зале со стрельчатыми окнами с десяток старцев в немыслимых колпаках всевозможных конфигураций оживленно и яростно спорили, размахивая руками и поминутно вскакивая со своих мест. Чойс прислушался.

— Ты ошибаешься, Кольбейн, сын Сухорукого Арнтора, — вопил один из присутствующих, толстяк в треугольной митре. — Разве забыл ты слова: «Но в те дни, когда возгласит седьмый Ангел, когда он вострубит…» — слышишь, упрямец Кольбейн? — вострубит! — «…совершится тайна Божия, как он благовествовал рабам Своим пророкам».

Поднялся шум, из которого всплыли слова, неизвестно кем сказанные:

— Откровение, десять, семь.

На толстяка наскакивал сгорбленный коротышка в шляпе, видом похожей на колокол:

— Молунг, сын Молунга, внук, правнук и праправнук Молунгов, ибо других имен не знает ваш род! Это ты забыл слова, признанные моей школой верными: «А быть концу зломыслящим и приспешникам Брата моего, а также иным…» — это ты услышал, тугоухий Молунг, сын Молунга? — «…а также иным, после падения Чаши с Гневом моим». Помнишь ли эти слова, Молунг?

Явственно прозвучало:

— Исповедь, сага первая.

Вновь поднялся шум. Старцы подскакивали, грозили кулаками и брызгали слюной.