Джон Уитборн - Рим, папы и призраки

— Но в вас я не вижу ничего эмоционального. — Пачоли мужественно приступил к последней попытке: — Вы могли быть среди нас. Когда мы открываем ящичек Картотеки, дух Te Deum'a исходит наружу и смущает неприятеля… его умиротворяющее дыхание, конечно же, осенило и вас.

Адмирал Солово улыбнулся, словно благородным образом отклонял приглашение на пирушку.

— Но вы отказались слышать зов Нового и разрушили скинию, — проговорил Пачоли надломленным голосом. — Теперь я не знаю, где искать его.

— Я ЗДЕСЬ, — произнес другой голос, ударом гильотины отсекший речь самого Пачоли. Он казался обманчиво кротким, голос мужчины, излагавшего скучные и очевидные вещи. — Даже лишившись дома, я никуда не уйду.

Солдаты вокруг крестились. Пачоли явно ощущал свою одержимость внешними силами, и слезы счастья уже начинали катиться по его лицу.

— Я могу дать вам невероятно много, — продолжал голос. — Во-первых, Венецию Миллиона Чиновников, а потом целый мир. Подумайте, адмирал, вы получите быстроразогреваемые консервы в 1650 году, а автоматы Калашникова и шоссе в 1750!

— Простите, мое начальство этого не заказывало… а я даже не знаю, что вы нам предлагаете.

— Ну да, вы всегда поступаете по приказу начальства, — искушал голос. Мне просто думается, что оно у вас чуточку близоруко.

— Благодарю за проявленное сочувствие, — ответил адмирал и стилетом нанес удар в глаз Пачоли. Протобухгалтер немедленно скончался на месте, но сила Te Deum'a продолжала поддерживать обмякшее тело в стоячем положении. С учетом всех факторов поза казалась вполне естественной.

— Вы не отделаетесь от меня, — голос извергался из шевелящегося рта Пачоли, словно бы ничего и не произошло. — Этот труп был моими вратами, и этим именем я называл его. Он может умереть, но я здесь и никуда не уйду. Мы вдвоем уже посадили семя, оно, бесспорно, взойдет в ином времени и месте.

— Серый цветок едва ли кого привлечет, — проговорил Солово.

— О, ты будешь удивлен! — отрезал голос. — Да, мои ученики платят дорого, это верно, однако в учении моем ключ к власти. Потребитель для моего продукта всегда найдется.

— Яйца! — Непонятным образом оскорбленный подобными словами, Нума Дроз выхватил меч. — Вот тебе сила!

— Так и будет еще какое-то время, — согласился голос. — Но уже довольно скоро мои ученики в сером со своими калькуляторами и дипломатами будут повелевать каждый десятью тысячами таких… мечей.

— Звучит здорово, — горячо возразил Нума Дроз. — А какими ты делаешь свои каль-куляторы и дипло-маты? С одним лезвием или обоюдоострыми?

— Ты с ними не справишься, — отмахнулся голос. — Ты — это прошлое. Как и Венеция, как и Италия. Венеция подвела меня, Италия отвергла — ту и другую ждет упадок. Романтика и интерес сохранятся, но сила уйдет, а потом вернется, чтобы покорить их. А когда придет день, я буду разжигать, вдохновлять и направлять эту силу. Воображению придется преклонить колено. Тем временем я буду коротать время и ждать, пока меня кто-нибудь не призовет… быть может, с Севера. Увидите, я вернусь!

Адмиралу подобные угрозы казались блеянием овцы — чуточку обидно, но не страшно. Кивнув головой, он дал знак воинам.

Они принялись рубить, повергнув экс-Пачоли на землю, но и жуткие удары — отрубленные руки и ноги, раскроенная голова, — не могли лишить Te Deum'a дара речи.

— Да будет отчетность! — булькал он, захлебываясь кровью. — Да явятся страхование и статистика, ревизия и анализ риска! Я свяжу мир и сделаю его безопасным. Завтрашний день принадлежит мне!

На этих словах рассеченное тело Пачоли наконец сдалось, и дух бежал. Солово и солдаты заметили дымный силуэт, скользнувший над головами. Пролетая, он обратил в седину рыжие локоны — достоинство скотта. Прощальный привет, должно быть.

Более адмирал Солово ничего не слыхал об этом деле.

Примерно столетие спустя в Антверпене купец-текстильщик проснулся утром и обнаружил, что из ниоткуда в голову ему залетела целая куча потрясающих деловых идей (быть может, несколько однообразных, но тем не менее вполне разумных). Но к тому времени адмирал Солово, конечно, уже оставил этот мир.

— Ну и как вам показалось?

Лежа в постели, адмирал Солово подпер голову рукой и задумался над вопросом.

— Весьма интересно, — решил он наконец.

— Но ничем не похоже на обычную любовь, так ведь?

— Ну что вы, просто все иначе, — поправил адмирал. — Разве что… людновато в постели, особенно теперь, когда желание ушло.

Лукреция Борджиа, герцогиня Феррарская, не торопилась отсылать служанок, прежде всего потому, что одна из них, обученная сапфическому стиху, сонным голосом мурлыкала ее излюбленные строчки:

Она дождалась, пока прозвучали последние трогательные слова, и отослала размалеванных потаскушек из огромной кровати. Адмирал Солово стоически терпел прикосновения перебиравшихся через него молодых женских тел и вежливо благодарил каждую за труды. Девицы торопились, опасаясь кнута Лукреции — его этой ночью они и без того получили довольно.

Наконец, оставшись наедине с адмиралом, герцогиня одарила его уступчивой улыбкой.

— Итак, — сказала она, — вы нечасто получаете столь теплое приветствие от Феме.

Солово как раз перегнулся через край кровати и убедился, что его сапоги (вместе с укрытым в них стилетом) остались в пределах досягаемости. Лишь тогда он расслабился настолько, чтобы ответить.

— Нет, конечно. Обычно там рассчитывают на мое гостеприимство и предоставляемое без ограничений вино. Поэтому я благодарен вам за ночь роскошных развлечений, которые даже удивили меня.

— Как так? — спросила заинтригованная Лукреция. Адмирал, как ей представлялось, должен был бросить вызов ее постельному мастерству, и Лукреция совсем уж не надеялась на подобную физическую и умственную отдачу.

— Я имею в виду не расширение диапазона моих эротических познаний, как вы можете подумать, — проговорил он, и Лукреция обнаружила заметное разочарование, — но ваш статус, прежде неизвестный мне. Признаюсь откровенно, что никогда не считал вас предводительницей клана Борджиа, не говоря уже об участии в Феме. Я старею, теряю наблюдательность.

Течение лет наводило Лукрецию на другие мысли и, остановившись на тридцати годах, она рассчитывала на комплимент своей неувядающей красоте и пылу в постели, однако любезно простила адмиралу его неучтивость. Те же самые годы с избытком предоставили ей возможность привыкнуть к мужскому эгоизму.