Джон Уитборн - Рим, папы и призраки

— Такова цена за сопротивление правилам даже в незначительной степени. Плоть моя колышется, а глаза напрягаются, словно от дуновения чудовищного ветра. Я страдаю ничуть не меньше, чем твои бесценные папы и императоры… ты это узнаешь. Что ж… даже чтобы состарить тебя на три года, мне пришлось израсходовать столько энергии.

— Пардон? — переспросил невозмутимый Солово.

— Как я уже говорил, — продолжил Диббук в резком тоне, — я не могу двигать твоими ногами, а могу лишь ускорить их шаг. Мы не можем ждать целых три года, пока ты будешь бесплодно слоняться по всему Востоку, выспрашивая туземцев и копая свои ямы. Нет, я прокрутил вперед эти годы, чтобы сократить тщетные поиски и направить тебя прямо к своим друзьям!

Теперь адмирал понял, откуда взялась излишняя тяжесть лет, когда впервые вошел в комнату. На три года ближе к холодной тихой могиле, но ни единого воспоминания о них. Он и не знал, радоваться или протестовать. Во всяком случае, смысла в возражениях не было: прошлого не воротишь. Однако Солово попросил ввести его в курс событий.

— Папа Лев отвел мне один год и обещал жуткие неприятности в случае неудачи. Поскольку лишь вы, похоже, знаете эту часть моей биографии, нельзя ли любезно поведать, что со мной было?

— Он умер, — отрезал Диббук. — В страшных муках, бедняга. Хирурги обнаружили, что его мозг высох, как слива. Как и у его наследника Адриана VI; под моим безжалостным давлением этот протянул только два года. А сейчас я уделяю… как его зовут?

К уху Диббука подлетело эфирное прозрачное создание — наполовину прекрасная дева, наполовину стрекоза.

— Климент VII! — сладко пропело оно. — Климент VII!

— Правильно, спасибо, — согласился Диббук и, протянув лапу, с хрустом стиснул создание в огромном кулаке. Зеленовато-алый ихор выступил между пальцами. — Так вот, сейчас все свое внимание я уделяю Клименту VII. Поэтому, уверяю, возвращения в Рим тебе нечего опасаться. Ты будешь необходим, как и прежде!

— Ну, спасибо хотя бы за эту малость, — сухо проговорил Солово.

— Не стоит упоминания, — приветливо отозвался Диббук. — Последние несколько лет ты изрядно потешил меня. И я весьма надеюсь на тебя в будущем. Действительно, экий тип!

Адмирал ответил одним из привычных жестов, означавшим: «Я делаю то, что приходится».

— Я жертва своего времени, — промолвил он в свое оправдание.

— Гм, гм! — усомнился Диббук. — А знаешь, ты попусту тратишь время на все эти «природные добродетели»; ваш брат, стоик, в конце концов оказывается внизу у меня.

Солово улыбнулся.

— Но ведь не следует забывать, что вы еще и князь Лжи.

Диббук не стал спорить, а только пожал плечами.

— Тебе от этого никакой радости не будет! — И он ткнул в адмирала чудовищным пальцем, заставляя тронный зал извергнуть его.

Двигаясь наружу, Солово услыхал последние слова Диббука:

— СТУПАЙ К СВОИМ ДРУЗЬЯМ!

В заочном путешествии по опасному миру XVI века были известные преимущества; пробудившись в своих апартаментах, адмирал Солово нашел себя исхудавшим, покрывшимся здоровым загаром и украшенным несколькими новыми шрамами, невесть где и когда приобретенными.

В его матросском сундучке обнаружились пара золотых носков с крылышками, прежде принадлежавших императору Константину XI Палеологу, [86] Константина XI в последний раз видели живым 29 мая 1453 года с мечом в руке; он шел навстречу туркам, ворвавшимся в его город после восьминедельной осады; полагают, что именно носки явились приметой, по которой опознали его тело непристойная статуэтка из Баальбека, изрядное количество золотых монет (Солово так и не избавился до конца от пиратских наклонностей), камень из Стены Плача [87] стена, оставшаяся от Иерусалимского храма для Мегиллаха. Выходило, что путешествие было забавным, невзирая на вопиющее отсутствие меноры.

Как подобает доброй забитой каприйке, экономка адмирала поддерживала в доме необходимый достаток, рассчитывая на его внезапное появление, словом, поступала, как мудрая дева из притчи, поведанной миру Христом. Быть водворенным в дом демоном — возвращение из самых скорых, однако перед рассветом адмирала ожидал вполне сносный завтрак.

Усевшись перед бутылкой сека, [88] вино наподобие хереса хлебом и луком, Солово смотрел, как безотказное солнце поднимается над куполом Санта-Кроче, и думал о временах прошедших. Потом в своей библиотеке он листал огромный том переплетенных кожей «Размышлений» Марка Аврелия, положив его на подставку в виде бронзового орла.

Наконец адмирал решил, что ничего другого не остается. Поскольку менора так и не обнаружилась, ему придется посетить друзей. Он извлек свое любимое точило и примерил к нему самый лучший стилет.

— Прости за беспокойство, Гарольд, — проговорил адмирал Солово, только скажи мне, считаешь ли ты меня своим другом?

— О да, — ответил сидевший напротив крепкий краснолицый мужчина. — Так мне кажется.

Солово подавил вздох облегчения. Совершив короткую прогулку по Риму, адмирал уже начал опасаться, что исчерпал перечень лиц, способных на подобное признание.

— В конце концов, — продолжал мужчина, — это вы выхлопотали мне разрешение осесть в Риме. Вы были в старой доброй Англии, мы распили несколько бутылок… и потом нам вдруг пришлось подраться, защищая друг друга. Если это не дружба, так что же тогда?

— Действительно, что? — улыбнулся в ответ адмирал, мысленно благодаря простоту северных нравов. — А знаете, Гарольд Годвин, вы — интересный человек: с каждой нашей новой встречей итальянские слова в ваших устах звучат все менее и менее варварски. Не так уж много англичан сумели настолько хорошо прижиться у нас.

— Это здорово, — ответил Годвин, тем самым подтверждая, что принял сказанное адмиралом за комплимент. — У меня для этого настоятельная необходимость. Как вы прекрасно знаете, я прибыл в Рим, чтобы спасти душу, а не наслаждаться собой!

Солово проявил легкое беспокойство.

— Я не священник и не теолог, — произнес от мягко, — однако посоветовал бы вам, Гарольд, осторожно отнестись к своей теории приблизительной святости.

— Я это понимаю, адмирал. Находясь среди столь многих людей, стремящихся к святости, стучась в дверь избранного Богом представителя, приходится очищаться. К тому же здесь это мне удается легче — рядом нет ни скоттов, ни уэльсцев!

— Ах да… — промолвил Солово, опасаясь, что, не желая того, запалил фитиль. Так и вышло.

— Я прожил добропорядочную жизнь, — начал Годвин с заученной сосредоточенностью. — И мне не в чем просить прощения (разве только в церкви). Я убил столько скоттов и уэльсцев, сколько может пожелать человек.

Солово в легком смятении попытался затормозить прилив.