Сергей Садов - Дело о неприкаянной душе

Я промолчал. Во-первых, я не спорю с дамами. А во-вторых, мы действительно пришли сюда не болтать.

Я огляделся. Алеша мирно спал в кресле в обнимку с котенком. Рядом с ним сидел его отец и с какой-то грустью глядел на сына. Изредка он протягивал руку, чтобы коснуться его, но в последний момент отдергивал ее, словно боясь разбудить. Похоже, ничего вокруг кроме сына его не интересовало. А вот священник был задумчив и медленно прохаживался по комнате.

– Не понимаю! – повторял он. – Я ничего не понимаю.

Григорий Иванович недоуменно смотрел на него.

– Что вас тревожит?

– Все. Все это.

Художник слегка замялся.

– Вы не верите, что тут были ангелы и черти?

Отец Федор на миг замер.

– Хотелось бы мне думать, что все это обман… но, увы. Как вы иначе можете объяснить происходящее?

– Инопланетяне, – тут же отозвался художник. – Какая-то внеземная цивилизация, обогнавшая нашу на тысячи лет.

Священник задумался.

– Возможно. И зачем они все это устроили?

– Кто ж их знает?

– Нет, – отец Федор покачал головой. – Когда я положил руку на плечо Ксефону… нет, не может быть. Да и вспомните свои ощущения, когда та девочка вдруг засверкала. Короче, давайте примем за данность, что они черти.

– Лучше уж инопланетяне, – буркнул художник.

Священник, похоже, его не расслышал.

– Тогда этот Эзергиль мне непонятен. Совершенно непонятен. Он, безусловно, умен. Гораздо умнее этого Ксефона, хотя и строит из себя этакого шутника и разгильдяя.

Хм, умнее Ксефона, тоже мне комплимент. Покажите мне того, кто глупее Ксефона. И никого я из себя не строю. Больно надо.

– И он очень старался убедить нас, что охотится за душами мальчика и его матери.

– А что не так? – очнулся Виктор Николаевич. Упоминание сына словно пробудило его.

– Все не так. Он показывал, как хочет получить души людей, и тут же чуть ли не в открытую рассказал о способе, которым его можно одолеть.

– Э-э… может, мы чего не поняли? – недоуменно переглянулись Ненашев и Рогожев.

– Вспомните! Этот Эзергиль достаточно прозрачно намекнул, что с ним бесполезно бороться разными там символами. Только верой. Но в то же время он высмеял фанатиков. Он не про слепую веру говорил. А про что-то другое… про что же…

Ну, думай, думай! Не дай мне в тебе разочароваться! Даром я, что ли, тут под носом у Ксефона разные намеки давал?

– Я, кажется, понял, – тихо проговорил Ненашев.

В самом деле? Ну-ка, интересно, что ты там понял. Уж на тебя я рассчитывал в последнюю очередь.

– Этот Эзергиль говорил еще про веру в себя. Он говорил о том, что Бог вокруг нас и в каждом из нас. И что каждый человек при желании может стать лучше… стать ближе к Богу. Главное поверить. Поверить в себя, поверить и захотеть сделать себя лучше. Сделать шаг.

Ха. А этот тип не безнадежен. Не пил бы, таким человеком мог бы стать. Жаль нельзя посмотреть какая семья получилась бы у Ненашевых, если бы Виктор не пил. Впрочем, с учетом всего, можно предположить, что очень и очень неплохая. Я покачал головой. Блин, ну вот самому ему не обидно?

– Возможно, – задумчиво согласился священник.

– Я уверен, что прав.

А сомнение, между прочим, признак интеллекта. Не надо быть слишком уверенным, а то легко стать самоуверенным.

– Возможно, – повторил священник. – Вот только непонятно, зачем Эзергиль давал нам эти намеки, если хочет победить? Что-то тут не так. Возможно, он и хочет, чтобы мы поверили ему, а истина где-то в другом месте.

В другом, в другом, мать вашу. Совсем в другом! Излишние сомнения, между прочим, тоже к добру не приводят.

Теперь на священника смотрели оба – и художник, и Ненашев. И ждали, что он сейчас изречет какую-то мудрую истину. У-у-у! А самим влом, что ли, подумать?

Однако священник, и правда, оказался умным. Он промолчал, когда заметил эти взгляды.

– Это все надо хорошенько обдумать, – задумчиво проговорил он. – Извините, но я пойду. Надо кое-что почитать. Виктор Николаевич, вам, наверное, не стоит возвращаться домой. Вас там наверняка ждут. Гм… я бы пригласил вас к себе вместе с сыном, но, боюсь, у меня тоже не совсем безопасно. Нас вместе видело слишком много людей…

– А зачем им куда-то уходить? – поинтересовался Григорий Иванович. – Пусть у меня переночуют.

Отец Федор внимательно посмотрел на художника.

– Вы понимаете, во что ввязываетесь? Те, кто охотится за этим чемоданом с деньгами, особо церемониться с вами не будут.

– Во что ввязываюсь?! А мне казалось, что я уже ввязался.

– Нет. Вам еще не поздно отступить.

– И бросить этого ребенка на растерзание разным сволочам?! Ну уж нет. И не переживайте за меня. Никто не знает, что они здесь.

Священник задумчиво кивнул и посмотрел на Виктора Николаевича. Тот растерянно пожал плечами.

– Мне бы не хотелось доставлять хлопоты хозяину. Он и так уже много для нас сделал.

Григорий Иванович молча приблизился к Ненашеву и прошипел прямо ему в лицо, стараясь говорить тише, чтобы не разбудить мальчика:

– Неужели ты думаешь, что я отпущу ребенка с тобой после всего, что услышал?! Если хочешь, бери этот чертов чемодан с деньгами и проваливай, но Леша никуда отсюда не пойдет.

Ненашев испуганно отшатнулся, но тут же взял себя в руки.

– Вы… вы… – но под яростным взглядом художника сник. – Наверное, на вашем месте я тоже не смог бы доверять такому отцу…

– Убедите меня, что я не прав. Заставьте меня поверить в вас.

– Хм, не слишком ли часто мы в последнее время употребляем слово «вера»? – задумчиво поинтересовался отец Федор. – И ведь в точку. Вам, Виктор Николаевич, придется очень потрудиться, чтобы вернуть доверие людей… Ладно, я побегу. Надо кое-что уточнить. Постарайтесь без нужды не покидать дом и не светиться у соседей. Я завтра утром приду.

Дальше уже можно было не слушать. Ясно, что ничего важного не будет. Я дал знак Альене, и она прервала контакт.

– Что теперь? – поинтересовалась она.

Я задумчиво побарабанил пальцами по стволу дерева.

– Этот священник слишком умен, – пробормотал я себе под нос.

– С каких это пор ум считается преступлением? – едко осведомилась Альена.

– Не считается. Но беда в том, что он раскусил мои намеки. А значит, будет сомневаться в том, что они правдивы. Среди людей о чертях ходит уж слишком дурная слава.

– Удивительно.

– А ты не ехидничай, – вяло огрызнулся я. – Лучше скажи, что делать?

– А как насчет рассказать правду?

– Смеешься?! Хотя… – я крепко задумался. – Такой вариант мне в голову не приходил.

– Конечно, где уж тебе могло прийти в голову рассказать все честно. Честность – это слово вообще не из твоего репертуара.

– Ну, это ты напрасно. Иногда можно обмануть и честностью.

– Хватит! Лучше объясни, что задумал?