Макс Мах - Карл Ругер. Боец

Вид обнаженной Деборы довершил дело. Он раздул пламя, бушующее в его сердце, и, схватив уголь, Карл погрузился в безумие творения. Остановилось время. Пропали из воздуха звуки и запахи. Сама комната, в которой он находился, растворилась в вечности. Сейчас и здесь был только он один, один на один с девственной белизной бумажного листа, своей взбаламученной страстью душой и женщиной, стоявшей в пятне света. Мгновение-другое он смотрел на Дебору, уже не узнавая ее, но стремительно погружаясь в реальность иных миров, скрытых до времени в темных глубинах человеческого сознания. Теперь глаза Карла и его рука жили своей собственной жизнью, а его «я» корчилось под ударами штормовых ветров времени…

– Ну вот, – устало сказал Карл, отступая от мольберта. Рука его разжалась, и остатки угля просыпались на дощатый пол маленькой кучкой черного песка.

– Можно посмотреть? – спросила Дебора.

– Да, конечно, – ответил он, медленно приходя в себя.

Кажется, нагота Дебору больше не смущала. Во всяком случае, Карл не заметил в ней ни скованности, ни смущения, когда она шла к нему от того места, где простояла все это время. И кожа ее оставалась безупречно белой. Краска не тронула ни ее груди, ни лица.

Под равнодушным взглядом Карла Дебора спокойно подошла к мольберту, посмотрела на рисунок, и брови ее взметнулись вверх.

– Это великолепно, Карл! – воскликнула она. В ее голосе смешались потрясение и удивление. – Но это не я!

– А кто?

Карл чувствовал такую усталость, какую не испытывал даже после самых жестоких сражений; такую опустошенность, какую, вероятно, должен чувствовать кошелек банкрота.

– А кто? – удивленно спросил он и посмотрел на рисунок.

Уперев руки в широкие бедра и широко расставив крепкие ноги, с бумажного листа на него победно смотрела Карла. Ее глаза смеялись, а соски полных грудей смотрели вверх.

– Да, – согласился Карл. – Это не ты, Дебора.

– А кто?

Неужели в ее голосе он услышал нотки ревности? Или ему это только показалось?

– Кто? – переспросил он, не в силах оторвать взгляд от овального лица Карлы. – Это… Карла.

– Ну, – сказала Карла, глядя на него своими бесстыжими зелеными глазами. – Не стой столбом, Карл! Ты же мужчина!

Глаза у нее были большими, а их зелень глубокой. Они завораживали, и Карл чувствовал, что утопает в этой зелени, тонет, как в омуте, вроде того что под черной скалой в излучине Быстрой. Эти глаза обладали страшной властью, они притягивали его взгляд и держали его, скрывая наготу Карлы лучше любых одежд.

– Не молчи! – потребовала Карла, и он очнулся от наваждения. Перед ним в блистательной прелести юности стояла обнаженная девушка, первая женщина, которую он увидел без одежды. – Говори!

– Что? – спросил он и почувствовал, что губы его пересохли и гортань суха, как ложе ручья в конце засухи.

– Вообще-то ты сам должен знать, – усмехнулась Карла. – Ну скажи, например: я тебе нравлюсь?

– Ты моя сестра, – выдохнул Карл.

– Глупости! – отмахнулась Карла. – Какая я тебе сестра, парень? У нас разные матери, и отцы тоже.

Она была права. Просто Карл привык считать ее своей сестрой, а привычка – вторая натура. Ведь так? На самом деле они не были даже сводными братом и сестрой. Его отец, Петр Ругер, женился на ее матери, Магде, когда оба они, и Карл и Карла, уже родились и успели немного подрасти. Карл не знал своей матери, умершей от родовой горячки, а Карла не запомнила своего родного отца, погибшего на той же войне, на которой Петр Ругер потерял ногу. Карл и Карла росли вместе, потом родились другие дети, общие для Петра и Магды, но старшими среди них, хотя и совершенно чужими друг для друга, являлись именно они, Карла и Карл.

– Ну да, – согласился Карл. – Это так, но…

– Без «но»! – Карла была решительна. Она всегда была решительна и всегда умела настоять на своем, зеленоглазая Карла Ругер. – Или это сделаешь ты, или какой-нибудь грязный илимский негодяй! Ты хочешь, чтобы моим первым мужчиной стал насильник?

От ее слов Карлу стало нехорошо. Это был ужас, вошедший в него через уши со звуками ее голоса и мгновенно затопивший его сознание. С такой точки зрения на осаду города Карл еще не смотрел, но теперь он увидел картину будущего поражения во всех подробностях, и его затошнило.

– Что… – пролепетал он, не в силах справиться с охватившим его чувством, в котором смешались страх, жалость и отвращение. – Что ты такое говоришь, Карла?!

– Не будь слюнтяем, Карл! – потребовала девушка. – Будь мужчиной!

Ее полные губы разошлись в улыбке, открыв белые, как сахар, ровные и острые зубы. В ее зеленых глазах кружили хороводы демоны страсти и смерти.

– Ты что, не знаешь, что случится, когда войска короля ворвутся в Линд?

Ее голос звенел от возмущения, но в нем не было страха. Он ударил Карла, как плеть, и Карл очнулся, ощущая стыд за свою слабость, проявленную перед Карлой. Но он быстро взял себя в руки, глубоко вздохнул, облизал губы и посмотрел на Карлу, не пряча взгляда.

– Говори, – приказала она, встретив его взгляд, и повела плечами. Она знала, что делала. От этого движения плавно качнулись ее большие груди, и увидевшего это чудо Карла обдало жаром.

– Ты красивая, – сказал он, чтобы не молчать.

– Дальше! – Карла была неумолима.

– О чем? – В самом деле о чем он должен был говорить? И зачем?

– Начни с лица, – предложила она медовым голосом. – Тебе нравится мое лицо?

– У тебя очень красивые глаза, – сказал Карл.

Начав говорить, он почувствовал неожиданное облегчение, а через секунду уже забыл обо всем на свете, рисуя словами портрет Карлы. Карл был точен в деталях и выразителен в сравнениях. Он был честен, говоря только о том, что видел, и так, как видел это он. Он презрел запреты, вернее – напрочь о них забыл, подробно описывая то, о чем и упоминать-то вслух было не принято. А потом слово стало делом, и Карл узнал, какие у нее мягкие и податливые губы; ощутил, как ложится в ладонь горячая и упругая грудь девушки, понял, о чем говорят поэты, сравнивая кожу женщины с атласом или шелком, удивился, почувствовав, какой жар скрыт внутри Карлы. Но все это случилось до того, как Карл растворился в потоке своей и ее страсти. Тогда исчез мир, и слова потеряли смысл, и разум отступил, освободив поле боя чувствам…

Через несколько часов, оставив разнеженную Карлу на сеновале, он возвратился в дом, коротко взглянул в глаза отца, сидевшего в кресле у кухонного стола, на котором Магда готовила обед, опустился перед ним на колени и поцеловал Петру руку. Ничего не было сказано, но Магда заплакала, а Петр нахмурился, но тоже ничего не сказал. А Карл, встав с колен, пошел в комнату родителей, открыл отцовский сундук и достал оттуда старую кольчугу и широкий солдатский меч. Через час он был уже на южной стене. Там, на стене, он и встретил тот рассвет.