Павел Молитвин - Спутники Волкодава

Наместнику шада в Астутеране некуда было бежать — дом и семья его находились в городе, и волей-неволей он вынужден был выйти на площадь и там при большом скоплении народа приветствовать Тайлара как героя-освободителя. После этой, поставившей его вне закона церемонии ему уже не оставалось ничего другого, как отнестись к нуждам мятежников как к собственным. Из средств города он выделил довольствие для людей и коней, отвел помещение для постоя. Наложив руку на гарнизонную казну и арсенал, Тайлар позаботился, чтобы люди его как следует вооружились, починили старые или получили новые доспехи. Заваленные заказами ремесленники дружно взялись за работу, а мятежники были распущены по кабакам со строгим наказом не обижать местных жителей.

Глубокой ночью Тайлар и ближайшие его сподвижники собрались после заполненного бесконечными заботами дня в «Северной цикаде» — лучшей таверне Астутерана, чтобы промочить наконец пересохшее от криков и споров горло и обсудить планы на будущее. Военный совет занял не много времени — комадар не скрывал намерения очистить все города северного Саккарема от приверженцев Менучера, в чем соратники были с ним полностью солидарны. Благодаря такому завидному единодушию, с делами вскоре было покончено, и командиры мятежников воздали должное светлому пиву, которое на севере Саккарема предпочитали виноградному вину, мясной похлебке, свежим лепешкам, жаркому и всевозможным заедкам, выставленным для дорогих гостей хозяином таверны. Общий поначалу разговор исчерпал себя, собеседники разбились на группы, и Кихар получил возможность задать предводителю лесных лучников давно интересовавший его вопрос: когда и как тот познакомился с Тайларом и почему они столь пылко приветствовали друг друга.

После встречи с опальным комадаром Хайдаду пришлось немало поработать языком, сначала убеждая своих людей присоединиться к мятежникам, а потом ведя переговоры с горожанами, которые вызвались снабдить лучников всем необходимым для предстоящих походов и сражений, так что особой охоты говорить у него не было. Кихар, однако, был одним из ближайших помощников Тайлара и сразу приглянулся Хайдаду тем, что, занявшись размещением мятежников на постой, заботился о его людях ничуть не меньше, чем обо всех остальных. К тому же любопытство седовласого ветерана было совершенно естественным — чтобы больше доверять, будущим товарищам по оружию следовало хоть что-то знать друг о друге.

— Познакомились мы в отряде Гянджела, когда тот командовал «барсами», — начал Хайдад, сделав большой глоток пива и вытерев тыльной стороной ладони пену с усов. — У меня под началом было тогда пять сотен, а у Тайлара сотня всадников. Поначалу мы не были особенно дружны и по-настоящему сошлись только после боя у деревушки Хайрог. Тебе это название скорее всего ничего не говорит, а я там родился и жил до четырнадцати лет…

Уловив краем уха название памятного места, бывший комадар сразу понял, о чем собирается рассказывать Хайдад. Он предпочел бы, чтобы старый товарищ не повторял эту ставшую уже легендой и соответственно приукрашенную историю, но глупо затыкать рассказчику рот, да и вряд ли удастся — упрямство Хайдада давно стало притчей во языцех.

— Мы возвращались тогда с северной границы, где пришлось замирять горцев, подчистую вырезавших три заставы и опустошивших десяток приграничных деревень. Их, собственно, и деревнями-то назвать было нельзя: четыре-пять домишек, прилепившихся к горным склонам. Поживиться в них, на наш взгляд, было нечем, но горцам ведь любой расписной горшок в диковинку. Нагнали мы на них страху, оставили сотню вместо вырезанных стражей границ и двинулись к Кайване, чтобы перышки почистить…

Тайлар, откинувшись от стола, прислонился спиной к стене. Перед глазами его вставал крутой берег Малика — реки, издавна служившей естественной границей, порубежной чертой, разделявшей Саккарем и Халисун. Беда была в том, что в отличие от мощного, полноводного Сиронга, Малик — река широкая, но мелкая, изобилующая множеством островов, на которых вперемешку селились саккаремцы и халисунцы. Сами-то между собой они худо-бедно ладили, благо делить особенно нечего. Земли плодородные у тех и у других — весенние разливы щедро удобряли их речным илом, рыбы — вдосталь, всем хватит, не ленись только сети закидывать, но зато и служили эти острова причиной постоянных споров правителей двух могучих держав. Кому с островитян зажиточных налоги брать, кому пошлины взимать с нардарцев и велиморцев, на плоскодонных суденышках товары к морю перевозящих…

— К Кайване Гянджел повел нас вдоль Малика, — продолжал Хайдад, — чтобы проверить состояние пограничных застав, хотя по донесениям выходило, что тревожиться особенно не о чем, да и дело это не наше, а Стража западных границ. Халисунцы к тому времени заняли все острова, но на наш берег пока не лезли, и ехали мы тихо-мирно от города к городу, от деревеньки к деревеньке, пока не очутились неподалеку от моего родного села. Хайрог, вообще-то, название острова, по нему уж потом и деревеньку, расположенную на нем, звать стали. Остров вытянут с севера на юг и с левого, высокого берега Малика просматривается как на ладони…

Тайлар поморщился, вспоминая открывшееся едущему по-над берегом отряду зрелище. Три дюжины хижин были отчетливо видны — так же как и сновавшие между ними маленькие фигурки селян, пытавшихся скрыться от халисунских ратников. Вопли их были едва слышны, слов разобрать было и вовсе невозможно, да и к чему — резня, она и есть резня.

Позже, разговаривая с уцелевшими хайрогцами, они узнали, что на остров в тот раз под видом сборщиков налогов нагрянула целая ватага головорезов, полагавших, что едва ли саккаремцы пошлют гонцов звать на помощь халисунских стражей границы. Ватага насчитывала сотни две с половиной человек, и численность «сборщиков налогов» сразу же показалась островитянам подозрительной. Они не показали ярлык, удостоверяющий право взимать подати, чинить суд и расправу, и не утруждали себя занесением производимых ими поборов в соответствующие списки. Привыкший к подобному отношению пограничный люд вяло протестовал, но на рожон не лез — все ценное давно уже привыкли сберегать в тайных захоронках, а мешок муки или корзина с вяленой рыбой — дело, в конце концов, наживное. На то, видно, атаман ватаги и рассчитывал, знал поговорку селян — мол, уцелели бы кости, а мясо нарастет.

Словом, все шло как заведено в таких случаях и если какому-нибудь мужику невзначай сворачивали челюсть, а чью-нибудь пригожую женушку охочий до сладкого ватажник валял между грядок с брюквой, с этим, скрипя зубами, как-то мирились. Челюсть вправить — дело нехитрое, а от бабы не убудет, тем паче ясно было, что если урлаки халисунские возьмутся за мечи, то мало никому не покажется. Обычным грабежом дело бы и кончилось, да на всеобщую беду не уследил атаман ватажников за своими головорезами и те, хлебнув крепкого пива, которое отлично умели варить в Хайроге, начали гоняться за девками-малолетками. И вот тут чье-то отцовское или материнское сердце не стерпело: кого-то из насильников насадили на рыбачью острогу, кого-то приложили головой об печь, и началась резня, вспыхнул сначала один, потом другой дом…