Павел Молитвин - Путь Эвриха

Понимали женщины или нет, что после происшедшего слияния его нужно хотя бы ненадолго оставить в покое, но, как бы то ни было, они, перестав обращать внимание на Батара, занялись друг другом, и, глядя на сплетение иссиня-черного и молочно-белого тел, он испытывал чувство, схожее с благоговением. Ньяра и Мбаба были настолько прекрасны и совершенны, что, сумей он изваять подобную скульптурную группу из слоновой кости и черного мономатанского дерева, она обессмертила бы его имя. И он, безусловно, смог бы изваять ее, если бы не опасался, что ханжи, которых в Матибу-Та-тале оказалось, как это ни странно, ничуть не меньше, чем в Фухэе, не дадут ему после этого житья и не успокоятся, пока изломанное тело его не будет брошено на Кровавом поле, дабы стать поживой ненасытному воронью.

Этих людей не смущает пролитая кровь, они без содрогания внимают историям о расправе над хамбасами и дюжиной других племен. Их не приводят в трепет и не ужасают убийства стариков, женщин и детей, но стоит коснуться некоторых невесть почему запрещенных тем — и люди эти теряют лицо. Почему? Почему убийства кажутся им естественными и допустимыми, а любовные сцены ужасают даже в выспреннем изложении улигэрчи? Почему под запретом находится любовь, а не злоба и ненависть? Быть может, потому, что люди эти сами не знают, что такое любить и быть любимыми? Или не могут они наслаждаться прекрасным по какой-то иной, ведомой лишь Великому Духу причине?

Батар усмехнулся собственной горячности, припомнив, что до следующей ночи ему, скорее всего, дожить не удастся и создать скульптуру, способную прогневить здешних блюстителей нравственности, он уже не успеет. Что ж, раз время, отведенное ему на этом свете, подходит к концу, надобно распорядиться им с толком, подумал он, не в силах оторвать взгляд от склонившейся над Ньярой ворожеи. Ее лоснящаяся спина и круглые мощные бедра, стиснутые изящными ногами саккаремки, казались высеченными из черного мрамора, а ягодицы были столь безупречной формы, что у костореза от созерцания их перехватило дух. Однако самым завораживающим и возбуждающим было, конечно же, то, что совершенные формы Мбабы пребывали в постоянном движении, мускулы под шелковистой кожей играли и перекатывались, а сладострастная дрожь, пробегавшая по телу, не оставила бы равнодушным даже человека, начисто лишенного дара видеть и ценить красоту в любом ее проявлении.

Лицо изнемогавшей от наслаждения Ньяры было искажено сладкой мукой и вместе с тем несло на себе печать некой отрешенности, настолько поразившей Батара, что он невольно задался вопросом: о чем думает она, отдаваясь самым откровенным ласкам ворожеи и неистово целуя черные полушария ее грудей, похожих на зрелые, сочные плоды?

Загадка оказалась ему не по плечу, да, верно, и не стоила того, чтобы ломать над ней голову, и косторез, тут же забыв о ней, продолжал следить за тем, как женщины перекатываются на циновках, как сплетаются и расплетаются их руки и ноги. Света было вполне достаточно, и все же порой у Батара возникало ощущение, что женщины, целиком полагаясь на осязание, изучают друг друга пальцами и губами, точно слепые, чутко и нежно ощупывая трепещущую, истомленную желанием плоть. Вздрагивают, выгибаются и чудесным образом, не сговариваясь, разворачиваются, чтобы открыться и отдаться больше и полнее, так, что не сразу и различишь, где руки, ноги и головы, слившиеся воедино столь же причудливо, как придушенные стоны и всхлипывания сливаются с мономатанскими заклинаниями.

О, в этом зрелище и звуках, верно, и в самом деле было что-то волшебное, ибо Батар неожиданно ощутил, как неведомая сила, которой тем не менее невозможно сопротивляться, влечет его к женщинам, понуждая включиться в дивную игру, где поглаживания, покусывания и поцелуи значат неизмеримо больше самых пламенных признаний и проникновенных речей…

Выныривая временами из жарких волн наслаждения, Мбаба чувствовала, что все идет не совсем так, как надобно, и очищающие сознание заклинания дают иной, чем было задумано, эффект. Они проносятся мимо открытого вроде бы для восприятия мозга мужчины, соскальзывают с него, как муравьи с поверхности начищенного медного шлема, и попадают… Попадают куда? Она не могла понять, не могла сосредоточиться, но отзвуки снятых запретов, разбуженных воспоминаний, погребенных в тайниках памяти, подсказывали ей, что так или иначе заклинания делают свое дело. В какое-то мгновение она уже почти поняла, в чем допустила ошибку, и даже успела ужаснуться, но как раз в этот момент ладони Батара стиснули ее ягодицы, пальцы Ньяры охватили лодыжки, разводя в стороны ноги, и она уткнулась лицом в мелко подрагивающий живот девушки. И тут же ощутила долгожданное прикосновение к тому месту, где рождалось в ней желание и сжигавшее ее внутреннее пламя. Что-то врезалось в ее трепещущее лоно, и все мысли вылетели из головы забившейся в конвульсиях ворожеи.

Могучий таран ударил раз, другой, взламывая и сметая преграды, ворвался в нее, она закричала, чувствуя, что сейчас, сейчас станет совершенно доступна, и вцепилась в бедра лежащей под ней Ньяры, словно опасаясь, как бы волны наслаждения не смыли, не унесли ее из этого мира. А таран бил и бил, разрывая, калеча и излечивая одновременно, до тех пор, пока Мбаба не задохнулась от жгучего, всепоглощающего восторга.

Ей чудилось, что все вокруг объял мрак, в котором медленно, одна за другой, разгораются звезды. И сама она, подобно яркой, пылающей, излучающей свет звезде, плыла среди пронизанного мерцанием мрака, ощущая неземное блаженство, доступное только богам. Совсем рядом она слышала стоны Ньяры и лениво думала о том, что пройдет немного времени — и сладкотелая, сладкогубая саккаремка тоже превратится в звезду и они вместе будут плыть по искрящемуся мириадами крохотных огоньков небосклону. А светоносный Батар превратится в огромное сияющее светило, и тепла его хватит на всех, ибо, как бы хорошо ни было им с Ньярой вдвоем, звездами они смогли стать только благодаря ему. Мужчине с крепкими чреслами…

— Хочешь вина? — спросил Батар спустя неопределенно долгое время. — Лучшее из того, что можно достать в Матибу-Тагале.

— Спасибо. — Мбаба протерла глаза, поправила наброшенный на нее халат и приняла тонкостенную чашу с темно-красным вином.

Длинные некогда свечи сгорели на две трети. Огонь в медной жаровне погас. Сидевшая на расшитых геометрическими узорами подушках Ньяра с удрученным выражением лица жевала орешки, беря их со стоящего на низком столике глазурованного блюда. Налив себе в чашу вина, Батар с любопытством оглядел ворожею, точно увидел ее впервые в жизни, а потом предложил:

— Наверно, ты хочешь умыться. Пойдем в соседнюю комнату, я полью тебе на руки. Кицуд уже спит, а подмастерья отправились в город и вернутся только на рассвете. — В голосе костореза Мбабе послышались виноватые нотки, и она внезапно вспомнила, что же именно было не так во время «Исцеления духа». Покосилась на Ньяру и, ужасаясь содеянному, отправилась вслед за Батаром.