Павел Молитвин - Путь Эвриха

Он был не слишком-то умен, этот горе-маг, падок на лесть и к тому же весьма неосмотрителен. Впрочем, по-настоящему умный человек не стал бы обременять свою совесть горами трупов. Лесть была живительным источником для того, кто, украв чужое изобретение, выдавал его за свое и не мог при этом не чувствовать собственной ущербности. Что же до неосмотрительности, то тут Эврих готов был признать, что с позиции человека, после которого хоть трава не расти, маг был очень даже осмотрителен. Ибо, опасаясь стать ненужным Хурманчаку, готовил Огненное зелье в глубочайшей тайне, записей никаких не делал и намеревался унести свой секрет вместе с собой в могилу. Слепые и безъязыкие рабы, работавшие в просторном каменном бараке, стоящем во дворе двухэтажного, имеющего форму подковы дома Зачахара, даже под пытками не могли выдать тайну своего господина, а то, что после смерти его никто не сумеет приготовить Огненное зелье, придворного мага не слишком волновало.

И, надобно признать, до недавнего времени расчеты его оправдывались: покушения на Зачахара не удавались, а покушавшиеся были растерзаны в клочья разъяренной толпой, справедливо полагавшей, что Огненное зелье — один из краеугольных камней, на которых зиждется могущество Хурманчакова войска. После ряда безуспешных попыток выведать тайну придворного мага Энеруги оставил ушлого сегвана в покое, рассудив, видимо, что со временем Зачахар либо проболтается, либо сам предложит продать рецепт своего зелья по сходной цене. Возможно, впрочем, Хурманчак не донимал своего мага расспросами исходя из того, что по прошествии лет империя его станет столь сильна, что, прибегать к услугам Зачахара не будет необходимости.

Так или иначе, убив его, аррант сослужил бы великую службу саккаремцам, да, пожалуй, и самим обитателям Вечной Степи, и, что было для него не менее важно, исправил упущение Тилорна, повлекшее за собой гибель множества безвинных людей. Тем самым он, хотя бы частично, вернул свой долг ученому, спасшему некогда ему жизнь, и, вероятно, уберег народы Нижнего мира от еще больших бед. Ибо к кому бы ни попал секрет Огненного зелья, он должен был сослужить людям скверную службу.

Мысли эти неоднократно посещали арранта во время путешествия по Вечной Степи, но он не был уверен, что рецепт изготовления Огненного зелья в самом деле был похищен у Тилорна, и, стало быть, причиненное им зло затрагивает лично его. Беседы с Зачахаром подтвердили справедливость Эвриховой догадки, хотя сегван, разумеется, ни словом не обмолвился о великом ученом, прилетевшем со звезд, а утверждал, что вдохновение снизошло на него, когда он строил замок на берегу Светыни. Оброненная вскользь фраза о замке служила лучшим доказательством того, в чем Эврих и так почти не сомневался, но к тому времени это уже не имело для него никакого значения — после избиения хамбасов миролюбивый аррант впервые в жизни возжаждал крови. Возжаждал так, что ему стало безразлично, пропустят ли его Врата в Верхний мир и уцелеет ли он вообще после убийства Зачахара.

Да-да, он страстно желал убить Зачахара и, познакомившись с ним поближе, не изменил своего намерения, ибо, по его глубокому убеждению, таким выродкам не было места под Вечным Небом. Одно дело, однако, мечтать об убийстве заклятого врага, и совсем другое вонзить нож — не важно в спину или в грудь — ничего не подозревающего человека. Пусть даже очень плохого, и все же человека.

Несколько раз в жизни ему приходилось убивать, но, как это ни странно, сожалел он после этого не столько об убитых, сколько о заказанном для него отныне пути в Верхний мир. Объяснялось это тем, что выбор был не велик: убить или быть убитому самому и скорбеть о гибели своего возможного убийцы здравомыслящему арранту представлялось занятием несколько противоестественным. Убитые не беспокоили его ни на третью ночь, ни даже во снах. Он не помнил их лиц и фигур, поскольку во время схватки с незнакомцами, желающими во что бы то ни стало лишить его жизни, был слишком занят тем, чтобы эту самую жизнь сохранить, а разглядывать мертвецов не доставляло ему ни малейшего удовольствия, нужды в этом тоже не было, да и обстоятельства к тому не располагали.

Нет, никогда не жалел он об убитых им в горячке боя, почитая защиту своей жизни неотъемлемым правом и даже обязанностью каждого человека, но убивать холодно и расчетливо было столь омерзительно, что при одной мысли об этом Эвриха начинало подташнивать. Временами аррант уже готов был отказаться от своего замысла, искренне считая, что быть жертвой несравнимо лучше, чем палачом. Но ситуация, увы, складывалась так, что, если он в ближайшее время не найдет в себе решимости сделаться убийцей и сбежит в Верхний мир, жертвами Зачахара станут сотни, а может, и тысячи людей, среди которых будут женщины, старики и дети. И смерть их от начиненных Огненным зельем горшков или бронзовых «куколок» будет на его, Эвриха, совести. День за днем, пытаясь найти выход из создавшегося положения, он все больше убеждался в том, что не способен сыграть роль хладнокровного убийцы, однако роль скудоумного добрячка, не уничтожившего, когда это было в его силах, существо неизмеримо более страшное и смертоносное, чем бешеная собака или волк-людоед, была ему еще более отвратительна…

— Ты так погрузился в мечты, что совсем меня не слушаешь— Зачахар тронул Эвриха за плечо, и аррант вздрогнул, как от прикосновения раскаленного железа.

— Нет, почему же, я внимательно слежу за ходом твоих рассуждений. Работа катапульты сходна с работой самострелов, которые не так давно стали мастерить нарлакские оружейники. — Эврих окинул взглядом висящее на настенном ковре оружие. — У тебя я ничего подобного не вижу, да здесь, верно, о них еще и не слыхали. Если бы я знал, что тебя это заинтересует, то сделал бы подробный рисунок или даже макет катапульты, посылавшей на моих глазах булыжники на полторы тысячи локтей и дальше. Для этого не надо переделывать созданную тобой баллисту, у катапульты совсем другая конструкция.

— Нарисуй, — предложил Зачахар, протягивая арранту перо.

— Я лучше покажу, чем она отличается от лука, — сказал Эврих, недоумевая, почему не возвращаются подводы с Огненным зельем. Снял со стены висевший между копий, мечей, топориков и клевцов лук, натянул предусмотрительно отпущенную тетиву и потянулся к саадаку за стрелой.

— Мне случалось видеть рисунки саккаремских катапульт, представляющих собой огромный лук, наподобие тех, с которыми мономатанцы охотятся на слонов. Оружие это на редкость неуклюжее и имеет мало общего с катапультами аррантов. Изготовляемые моими соотечественниками катапульты состоят из длинного желоба с прочной поперечной рамой спереди, по бокам которой крепятся пучки туго скрученных жил. В середину каждого пучка вставляется по рычагу…