Павел Молитвин - Ветер удачи

— Следует ли из твоих слов, что люди, дабы снискать милость Богов, должны сровнять с землей города, сжечь выстроенные ими корабли и прекратить пользоваться проложенными дорогами? — вопросил Эврих, понимая уже, что познавательного разговора со здешними братьями не получится. Каким бы Богам ни служили те или иные жрецы или священники, все они, по его наблюдениям, делились на две категории. К первой, немногочисленной и глубоко почитаемой аррантом, несомненно, относились пастырь Непра и Тразий Пэт. Это были созидатели, полагавшие, что Боги, поселив людей в несовершенном мире, завещали им переустройство и благоустройство его, надеясь, что в процессе этой деятельности люди и сами будут становиться лучше, поскольку высоких целей невозможно достичь низкими средствами.

Вторая категория, условно названная Эврихом «прозябателями», не верила в возможность человеческого усовершенствования и потому не видела смысла в преобразовании существующего мира. Ссылки «прозябателей» на то, что с улучшением условий жизни порочность людей — увы и ах! — ничуть не уменьшается, звучали убедительно — слов нет, однако стремление к цели, пусть даже недостижимой, но пленявшей воображение, было, на взгляд Эвриха, неизмеримо предпочтительней безнадежной констатации человеческого несовершенства, из коего вытекала бессмысленность изменения окружающей среды.

— Не тот ли ты лекарь-аррант, о предстоящем визите которого уведомил меня почтенный Нгардмай? — поинтересовался настоятель, не отвечая на вопрос Эвриха и показывая тем самым, что позицию его уяснил и вступать в дальнейшие дебаты считает нецелесообразным.

— В случае необходимости я могу оказать страждущим некоторую помощь, хотя не считаю это своим призванием, — осторожно ответил аррант. — Странствующему ученому надобно чем-то кормиться, и мне приходилось добывать пропитание, работая переписчиком, переплетчиком и толмачом. За миску похлебки я пел песни и рубил дрова. — Он поймал изумленный взгляд Тартунга и закончил: — Нгардмай сообщил мне в записке о нынешнем богослужении в храме Неизъяснимого и намекнул, что, коли я сошлюсь на знакомство с ним, какой-нибудь жрец, возможно, снизойдет до разговора со мной.

— Стало быть, тот самый, — удовлетворенно заключил Аканума. — Ну что ж, если ты последуешь за мной, то и впрямь приблизишься к постижению сути вещей и явлений. Лишь избранникам Богов знания и талант приносят радость, достаток и славу. Но коль скоро ты уверен в их расположении — милости прошу.

Не дожидаясь ответа, настоятель шагнул к высокой узкой арке, ведущей в глубину храма, а Тартунг быстро зашептал:

— Господин мой, не ходи с ним! Еще не поздно уйти из святилища! Ты ведь слышал, он предупреждал, что избранников мало. И тебя, чужеземца, попавшего в Мванааке не по своей воле, он, конечно же, не относит к их числу!

— Чушь! Это что-то вроде испытания, целью которого является отделить праздно любопытствующих от истинно взыскующих знания, — не слишком уверенно возразил Эврих, ибо и самому ему почудилось, что Аканума вовсе не шутит. Да и где граница между любопытством, любознательностью и стремлением к знаниям во что бы то ни стало? То есть сам-то он понимал, что различия выявляются в процессе применения полученных знаний, но, вполне возможно, на взгляд Просвещенного и Угодного Неизъяснимому Мбо Мбелек жреца, составление им «Дополнений» к Салегриновым «Описаниям стран и земель» есть глупая причуда, достойная порицания? Тогда дела их с Тартунгом плохи, ибо причастные к эзотерическому знанию не жалуют посягнувших на их тайны…

Следуя за Аканумой по скудно освещенным редкими светильниками коридорам и лестницам, аррант чувствовал, что начинает раскаиваться в собственной самоуверенности. Для обычной беседы их незачем было вести в глубь храма, в центральную его и к тому же подземную часть. Эвриха так и подмывало сказать об этом Просвещенному и Угодному, но не кричать же ему о своих страхах и подозрениях в спину. Впрочем, учитывая, что по пятам за ними следовало по меньшей мере четверо жрецов, чья тяжкая поступь наводила на очень и очень неприятные размышления, требовать у Аканумы объяснений не было никакого смысла. Разумеется, можно было утешать себя предположением, что он ведет их в келью некоего древнего старца, любящего просвещать жаждущих знаний чужеземцев, однако верилось в это почему-то с трудом… Встреченные в переходах жрецы присоединялись к процессии по мановению руки Аканумы. У двоих оказались факелы, и один из них устремился вперед, дабы отомкнуть мощные, окованные потемневшими серебряными листами двери. Барельефы на их внешней стороне аррант видеть не мог, на внутренней же красовались гигантские скорпионы, туловища которых венчали женские и мужские головы.

— Уж лучше бы я сдох в «Веселой калебасе»! — пробормотал Тартунг, переступая порог небольшого квадратного зала, являвшегося, по-видимому, конечной целью их путешествия.

Эврих промолчал, разглядывая выложенный из гранитных плит пол с изображением оскаленной клыкастой пасти, глотка которой представляла собой воронку с крутыми стенками, оканчивавшуюся черным жерлом круглого колодца. Все было так просто и так неотвратимо, что он почти не испугался. То есть испугался, но не за себя, а за Тартунга, для коего приключение это, грозившее стать последним в жизни, было на чужом пиру похмельем.

Шестеро жрецов выстроились по трое справа и слева от Аканумы, вставшего в центре нижней губы напольного изображения. Шестеро образовали полукруг за спинами Эвриха и Тартунга, причем слаженность их действий свидетельствовала о том, что жертвоприношения проводятся в этом зале отнюдь не впервые.

— Возрадуйтесь, братья! — торжественно провозгласил Просвещенный и Угодный Мбо Мбелек настоятель храма. — Нынче мы не только ублажим Неизъяснимое Божественное начало, держащее каждого из нас в длани своей, но и исполним заветную мечту этого чужестранца, всеми силами души стремящегося постичь суть вещей и явлений. Достичь этого можно, лишь слившись с одним из Божественных начал либо с самим Великим Духом. Может ли существовать более достойный и простой способ слияния с Мбо Мбелек, нежели войти в его уста и навечно стать частью Неизъяснимого?..

Тартунг оскалился и угрожающе заворчал, как загнанный в угол зверек. Бросил вопросительный взгляд на Эвриха и, когда тот отрицательно мотнул головой, процедил сквозь стиснутые зубы:

— Дай мне кинжал!

Рабам в Мванааке не дозволялось носить оружие, и сейчас аррант был этому несказанно рад. Мальчишке, быть может, и доводилось пускать в дело нож, но ведь и храмовые служители обучались не только светильники зажигать. Это прямо-таки сквозило в движениях всех двенадцати. Что же касается Аканумы, то повадки его напомнили Эвриху Агеробарба, и он бы не удивился, узнав, что настоятель храма Мбо Мбелек понимает толк в магических искусствах. На фанатика он не походил, а кто, кроме мага, мог извлечь пользу из человеческих жертвоприношений?