Павел Молитвин - Тень императора

К ночи мальчик был уже вне себя от ужаса, но тут ему повезло. Он издали заметил густые заросли колючей акации — кустарника, а не деревьев, — которые могли послужить ему надежным убежищем. Со всех ног, плохо слушавшихся его из-за усталости и изматывающего душу страха, он кинулся к спасительным зарослям и, невзирая на чувствительные царапины и уколы длиных шипов, заполз в самую их гущу.

В ту ночь он долго не мог заснуть. Лев бродил где-то рядом, и, хотя Тартунг не видел его, временами он слышал приглушенное рычание и негодующее фырканье. Зверь был умен и не пробовал пролезть под стелющимися по земле ветвями вслед за мальчишкой. Он был голоден, несчастен и, наверно, так же как Тартунг, томим жаждой. Никто бы, пожалуй, не поверил, но, вслушиваясь в ворчание и рык желтокожего хищника, мальчик внезапно испытал к нему чувство, схожее с жалостью, после чего крепко заснул и спал беспечально до самого рассвета.

А утром, допив остатки темной и густой змеиной крови, долго осматривался по сторонам и прислушивался, прежде чем вылез из укрытия. Льва было не видно и не слышно, и он продолжал путь на запад, к далеким зеленым холмам, где, по слухам, брала свое начало могучая Мджинга…

Тартунг открыл глаза и понял, что задремал, разморенный полуденной жарой. Потряс головой, прогоняя сонную одурь, и огляделся в поисках Афарги. Новоприобретенная рабыня все ещё плескалась на мелководье, но, судя по положению солнца, времени прошло не так уж мало.

— Что за чудеса? То её силком в воду не затащишь, то из воды не выманишь, — изумленно пробормотал он и громко крикнул: — Вылазь! Хватит намываться!

Голос спросонья прервался, Тартунг закашлялся. А когда поднял голову, глазам своим не поверил. Блистая на солнце мокрой кожей, к нему шла совершенно незнакомая девушка. Рослая, статная, с высокой грудью, длинной шеей, узкой талией, крутыми бедрами и сильными ногами. Упругий шаг, гордо вскинутая голова и расправленные плечи принадлежали человеку свободному, смелому и уверенному в себе, в то время как уродливая стрижка…

Уставившись на Афаргу во все глаза, Тартунг неожиданно для себя понял, что же именно сумел разглядеть в этой девушке Эврих. В полутемном трактире, под замызганным травяным передником, под слоем вонючего жира аррант увидел человека. Точно так же, как сам он сумел увидеть некогда в преследующем его льве страдающее существо. Увидеть и пожалеть…

«Ай да аррант! Ай да Афарга!» — восхищенно подумал парень, и в этот миг глаза его встретились с глазами девушки. Это длилось совсем недолго — одно-два биения сердца, но и того оказалось достаточно, чтобы в ней произошла разительная перемена. Голова поникла, плечи ссутулились, походка вновь стала неуверенной…

Забитая рабыня молча протянула Тартунгу изрядно уменьшившийся кусок мыльного камня, который умеют варить только в Мванааке и только жрецы храма Эрентаты-искусницы. Столь же безмолвно парень принял камень и вручил ей приготовленный по распоряжению Эвриха сверток. Некоторое время Афарга тупо, как и положено полоумной рабыне, взирала на него, потом развернула, и что-то живое мелькнуло в её тусклом, безжизненном взгляде.

Белая, чисто выстиранная, пахнущая лавандой туника арранта пришлась ей почти впору. Тонкая кожаная опояска превратила мужское одеяние в необычный, но несомненно женский наряд. С сандалиями на высокой шнуровке Афарге пришлось помучиться, и, хотя с помощью Тартунга она сумела укрепить их на ногах, они оказались ей явно велики. Это скорее всего огорчило бы вышедшую из вод Голубого озера красавицу, но оставило безучастной горбящуюся, никчемушную рабыню, всю ценность которой составлял несъемный ошейник с плохо обработанными самоцветами.

— Зря, ох зря Эврих с ней связался! Чует мое сердце — не выйдет из этого ничего хорошего, — проворчал Тартунг, вновь припомнив давнюю свою встречу со львом, и, велев не промолвившей за все утро ни единого слова рабыне не отставать, двинулся к Озерной крепости.

«Всемерного удивления достойно, коли говорящий на едином языке и ведущий схожий образ жизни народ на отдельные племена распадается на том токмо основании, что часть оного признает необходимость обрезания юношей, а иные потребность сего деяния отрицают. Трудно поверить, однако различия в укладке волос, форме копий и идолов способны отвращать друг от друга людей и приводить к кровавым усобицам тех, кому самими Богами уготовано жить в миру и согласии. Истинная причина разобщенности здешних скотоводов-ранталуков видится мне, впрочем, не столько в вышеперечисленном, сколько в алчности и властолюбии вождей, старейшин и колдунов, для коих похищение женщин, угон скота и вражда с соседями есть питающая почва, ибо в мирной, со смыслом обустроенной жизни нужда в сих людях у соплеменников либо вовсе отпадет, либо весьма невелика станется…»

Перо царапнуло о шероховатость бумажного листа, мелкие чернильные брызги разлетелись в разные стороны, и Эврих оторвался от рукописи. Распрямил затекшую спину, пошевелил онемевшими пальцами, устремив взор в пламя костра, и решил, что мысль обзавестись собственным шатром посетила его очень своевременно. Посидеть вечером в тишине и одиночестве у догорающего костра необходимо иногда каждому человеку. А тому, кто ещё и путевые заметки ведет, в особенности.

Тишина, так же как и одиночество, были, естественно, относительными. Огромный лагерь кочевников продолжал гудеть, словно потревоженный улей, несмотря на то что солнце давно зашло, а присутствие сидящих подле огня Тартунга и Афарги аррант продолжал ощущать, даже погрузясь в описание обитавших в здешних землях людей. Парень, занятый починкой седла для приобретенного давеча ослика, кидал время от времени на Эвриха хмурые взгляды, свидетельствующие о том, что он решительно не понимает, чего ради надобно портить зрение и изводить дорогущую бумагу, записывая на неё глупые обычаи собравшихся на Торжище скотоводов. Тартунг вообще редко бывал чем-нибудь доволен, а умопомрачительная расточительность арранта прямо-таки выводила его из себя, и потому нынче он был особенно не в духе. Покупка добротного кожаного шатра и двух ослов — одного для Афарги, второго для перевозки этого самого шатра — была, на его взгляд, непростительным мотовством. Ну где, спрашивается, видано, чтобы нарочно для рабыни покупали осла? Уж если Эвриху вздумалось завести никчемушную девку и столь же никчемушный шатер, так и заставил бы её шатер этот нести заместо осла. В этом хоть какой-то смысл бы имелся! А иначе только деньгам перевод получается…

Значительно труднее было арранту постичь, о чем думает выигранная им три дня назад девица, сосредоточенно перешивавшая одно из купленных для неё одеяний. Говорила она мало, взирала по сторонам если не испуганно, то безучастно и, похоже, в самом деле была не в своем уме. То есть пила-ела самостоятельно и, слава Создателю, под себя во сне не мочилась, однако мыслей и чувств в её взгляде было не больше, чем у вечно жующих свою бесконечную жвачку буйволов, и Эврих уже каялся, что сел ради неё за игорный стол. Мало того что после той игры все кому не лень пальцем ему вслед тычут и шепчут: «Колдун, колдун!» — так ещё и с шатром, и с ослами морока. Верно, прав был Тартунг, уговаривая его не лезть не в свое дело. Ну да теперь-то уж ничего не исправишь, раньше надо было о последствиях думать.