Ярослава Кузнецова - Что-то остается

— Сказано: «не убий»! Сказано так и никак иначе! Что тут можно еще добавить?

Фыркнув, отец снова потянулся за вином.

— Единый дал нам свободу выбора, — пробормотала я обиженно. — И никто не вправе на нее посягать.

Отец устало покачал головой.

— Альсарена, у нас с тобой не теологический диспут. И упаси тебя Господь от теологических диспутов с кальсаберитами. Я тебе родитель и плохого не посоветую. Бросай своих марантин, покуда с амвона собора Альберена Златое Сердце Первосвященник отец Эстремир не объявил их ведьмами и не предал анафеме.

— Он никогда не посмеет…

— И книжку свою вампирскую бросай. Не дай бог, о ней узнают в Итарнагоне. Ведь не только тебе шею свернут, правдоискательница ты моя, но и мне, и всей семье несдобровать. Уже достаточно того, что ты без малого три года проторчала в этом рассаднике ереси. Еще придется поискать смельчака, который согласится тебя в жены взять.

— Больно надо.

— Не дерзи.

— Но ты же сам приветствовал мою поездку! Ты сам говорил, что настоящая лираэнка должна быть образованной!

— Я и сейчас это повторю. Образовывалась бы где угодно, хоть в Каорене. Весь мир перед тобой открыт. Нет, втемяшилось забраться в этот чертов угол… Ну почему ты не занялась серьезно рисованием? Историей? Музицированием, наконец?

— Кстати, насчет истории, — я ехидно прищурилась. — Тут мне попалась любопытная версия из жизни твоего обожаемого Кальсабера. Я обратила внимание на некоторые разночтения. Во-первых, дамбу в Тевиле строили не три тысячи пленных гиротов, а шестнадцать. Во-вторых, отпустить их в кротости своей обещал вовсе не Кальсабер, а соратник его, Ломингол. И не небесными молниями их поразило по окончании строительства, а что-то такое приключилось, отчего Ломингол с горя подался в пустыню. А твой разлюбезный Кальсабер, предположительно…

— Заткнись, идиотка! — отец вскочил, едва не опрокинув тяжелое кресло. Лицо его побагровело. — Что ты еще болтаешь?! Где ты этого набралась? У ведьмищ своих?!

Я тоже вскочила.

— Не смей так называть марантин!

Он перегнулся через стол, подметая тарелки широкими рукавами. Растопыренные пальцы цапнули воздух перед моим носом. Я шарахнулась.

Сардер тенью метнулся к отцу, ухватил его за локти. Замычал что-то. Отец грузно бухнулся обратно в кресло. Я укусила кулак. Ну надо же, встреча истосковавшихся родственников…

— Прости, отец…

Сардер поднял салфетку и расправил на отцовых коленях. Отец сидел, неловко завалившись набок, прикрывая глаза ладонью. Он тяжело дышал.

Я обежала стол, грянулась на пол перед креслом. Схватила опущенную руку.

— Отец, миленький, прости…

Пульс бился часто и неровно. Сердечко пошаливает, родненький. Дура я, дура…

Другая ладонь мягко легла на затылок.

— Да, деточка… И ты прости… Погорячился.

Я не спешила подниматься. Терлась лицом о костистые, обтянутые шелком колени, о влажную ладонь. Носом шмыгала. Вот тебе и марантина. Чуть отца родного до удара не довела.

Он вздыхал, поглаживая мои волосы.

— Да, деточка, да. Нельзя нам ссориться, никак нельзя. В такое время. Мы, Треверры, друг за друга должны держаться, иначе согнут, сломают. Вспомни, чему тебя учили, деточка. Первое правило.

— Не подставляться, — шепнула я ему в ладонь.

— Да, Альсарена. Не губи себя, и других не погубишь. Я всегда тебе много воли давал. Старшей сестре твоей такая воля не снилась. Ты на меня похожа. Характер у тебя мой и замашки такие же.

Снизу вверх я посмотрела на него. Сколько новых морщинок! Вот эти, горькие, у рта. И эта, глубокая, как порез, меж бровей… Белки блестят кровавыми жилками, а серые глаза из-за свечей кажутся зеленоватыми. Он печально улыбнулся.

— Да, отец. Я понимаю. Ты смотришь далеко и видишь отчетливо. Все правда, я согласна. Только одно скажу…

Помолчала, собираясь с силами. Я должна выиграть. Должна. Он ведь не деспот, он знает меня. Он очень хорошо меня знает.

— Эта книга… Постарайся понять, как это важно для меня. Это мое дело. Начиная этот труд, я сказала себе — сделаю, или я никуда не гожусь. Я дала себе слово. Если я не завершу его… то что я буду стоить тогда, отец? Я перестану себя уважать на всю оставшуюся жизнь.

Он вздохнул, опустил глаза. Но руки не отнял.

— Два месяца, — умоляла я, стоя на коленях. — До мая. У меня все рассчитано. Я закончу книгу. Я не оставлю ее в монастыре. С нее не снимут копии. Это я тебе обещаю. Я привезу ее с собой. Будет лежать в столе, запертая. Никто не увидит, только ты. Ты прочтешь и скажешь, как мне поступить. Скажешь: «сожги» — сожгу. Как скажешь, так и будет.

Он покачал головой. В темных коротких волосах блеснуло серебро.

— Ох, Альсарена, Альсарена, что мне с тобой делать?..

— Родненький, миленький, позволяешь?

— Второе правило, Альсарена.

— Если риск оправдан, рискуй!

Когда-то, тысячу лет назад, Рейгелар говаривал:

«— Интуиция — дар богов. Коли нет ее, ни на какой информированности не выехать.

— А как же — значение информации?

— Информация есть не всегда. А чутье может помочь при недостатке сведений.»

Вот так и теперь. Информацию мне взять просто неоткуда — те, кто бродит по следу, докладываться Ирги Иргиаро не станут. А чутье мое говорит — пора, приятель, место менять. Обомшел, в землю врос. Сие не есть хорошо.

Раньше почему-то она молчала, интуиция моя, Рейгеларом взращенная, Рейгеларом хваленая. Почему-то только теперь зашевелилась, когда стало нас двое на Лезвии. Лезвие дрожит, ноги режет, тянет, в пузе где-то начинаясь и — наверх, к «уху», которое под шеей. Смешно, правда?

А с другой стороны, приятель, прикипел ты, что ли, к избе ентой да к деревне Косой Узел? Что тебя держит? Одиночество твое так и так кончилось, связка, двое, вместе — так не все ли равно, где вдвоем на Лезвии соять?

И в конце-то концов, почему ты зациклился на этом разнесчастном Ингмаре? Есть ведь и другие земли. Конечно, пытаться прорваться в Каорен — безнадежно, как и четыре года назад, как и десять лет спустя. На границах стран материка Иньеры у каждой себя уважающей Семьи свои люди есть. И граница с Каор Эненом — не исключение. Но если попробовать махнуть через Зеленое море? В тот же Андалан, в Каст, наконец… До Ирейского Порта как-нибудь проскочим…

Даул много рассказывал о своих родных местах, думаю, охотником Сыч проживет и в Андалане, и в Кастанских горах…

Да, черт возьми, почему именно — охотником? Почему — не в армию, например? Чем, по большому счету, андаланская армия отличается от каоренской? Кроме рыцарей да рекрутов, там есть и «парни на договоре»… А Стуро можно приспособить в лекарские помощники — он куснет, человек заснет, хоть режь его, хоть шей… Правда, такого отношения к тварям всяческим, как в Каор Энене, не встретишь нигде, ну да что нам, волков бояться — в лес не ходить.