Александр Прозоров - Креститель

— Я знаю, что ты важнее всех дел государственных и великокняжеских, прекрасная Пребрана, но мне было трудно объяснить это Владимиру. Однако я все-таки вернулся…

Он поднял юбку еще выше и начал целовать пахнущий ромашками впалый живот — похоже, боярская дочка тоже успела посетить баню. Пребрана обняла его за голову, прижала к себе, закрыв глаза и откинув голову. Ведун, не убирая рук, встал — и ситцевое платье оказалось у нее почти на груди. Девушка подняла руки — и одним движением Олег оставил ее обнаженной. В дверь постучали.

— Электрическая сила! — Середин схватил девушку, опрокинул на постель, накрыл краем одеяла и подошел к двери: — Кто там?

— Князь Владимир Святославович тебя, боярин, к себе кличет! — послышался незнакомый ломкий голос.

Олег приоткрыл дверь, окинул взглядом мальчишку лет десяти, одетого так же, как и прочая дворня.

— А что случилось?

— То мне неведомо, боярин. Князь тебя привесть повелел.

— Ладно… — Ведун присел на край скамьи, взял чистую фланелевую портянку, быстро намотал на ногу, натянул сапог. Потом подошел к постели, наклонился, поцеловал девушку, тихо шепнул:

— Подожди, я быстро, — и вышел вслед за посланником.

Светелка князя оказалась на удивление тесной: метра два в ширину, четыре в длину, одинокое бюро у окна, большой, окованный железными полосами сундук за ним. Одна стена была полностью закрыта ковром, по второй, бревенчатой, рядком шли четыре отопительных продыха.

Владимир сидел на скамье под медными пластинами продыхов, с золотым кубком в руках и изящным медным кувшином с длинным тонким горлышком под ногами. Увидев ведуна, он приглашающе хлопнул ладонью по скамье рядом с собой, махнул рукой на мальчишку:

— Ступай! Смотри, никому ни слова!

Олег подождал, пока холоп закроет дверь, подошел к князю, сел рядом, откинувшись спиной на стенку.

— Тебя не обидит, ведун, коли я тебе в серебряный корец налью?

— Мы люди простые, — пожал плечами Середин. — И из деревянных пить привычны.

— Тогда давай. — Правитель откуда-то сбоку выудил серебряную чашу, наполнил ее из кувшина, протянул гостю. — Давай выпьем, чтобы на Руси завсегда порядок и покой держались.

— За землю русскую, — согласился Олег и не спеша выпил. В чашу, предназначенную скорее для меда, нежели для вина, входило не меньше бутылки, так что в голове зашумело почти сразу.

Князь между тем молчал, тревожно покусывая губу. Потом неожиданно снова взялся за кувшин:

— За родителей наших, ведун, поднимем чашу. Чтобы гордились нами, со счастливых земель за нами наблюдая.

— За родителей нужно… — согласился Олег и осушил чашу досуха еще раз. Поставил ее рядом на скамью, ожидая, когда правитель наконец скажет, зачем позвал гостя на этот раз.

Князь же надолго замолк, глядя в окно. Потом снова взялся за кувшин.

— О чем тревожишься, княже? — не выдержал Середин. — О чем думу думаешь?

— Об изменниках земли русской, ведун, — вздохнул Владимир. — О тех, кого ты и сам в обмане обвинил.

— Не нужно такими тварями голову забивать, княже. Только язву от подобных мыслей нажить можно.

— Я бы и рад, ведун, да куда денешься, коли, словно заноза, в теле земли нашей они сидят! — сжал кулак великий князь. — И как ни повернешься, все колют и жить мешают.

— Коли мешают, выдернуть надобно, князь.

— Вот и я про то, ведун, — кивнул Владимир. — Выдернуть. Однако, ежели послать боярина Радула выдергивать, то ничего, кроме новых бед, сие не принесет. Хорошо бы, чтоб твари эти сами тихо сдохли, подозрений особых не вызвав.

— Это было бы хорошо, — согласился Середин, поняв, к чему ведет свои разговоры князь. — Это, стало быть, волхв по имени Будимир?

— Он, — кивнул правитель.

Ведун, в голове у которого после нескольких кубков за обедом и еще двух прямо сейчас изрядно шумело, растер уши, чтобы лучше соображать:

— Значит, волхву, что бунт затеял, пора бы и меру знать в жизни своей. С отчетом пора за Калинов мост отправляться. Как же его на это уговорить?

— Я так мыслю, — наполнил кубки князь, — ты знаешь такие способы, ведун.

Теперь предпочел промолчать Середин, попивая из кубка терпкое вино.

— Ты пойми, ведун, — тихо заговорил правитель, — нет у нас сейчас ни мира, ни войны, ни страны нету. Когда никто никого не слушает и все друг друга ненавидят — то не государство, то тесто рыхлое. Ладно, ножа на нас пока никто не наточил — а коли наточит? Чем Русь защищаться станет? Кто станет защищать? Волхв этот, коли его вместо меня посадят? Предатель хитрый? Так не умеют предатели живот свой в чистом поле под копья вражьи подставлять! А исподтишка силу ратную не сломать. Ладно бы, в честной схватке меня иной князь скинул. Я бы тогда хоть знал, что заместо моей силы на Руси иная сила явилась, которую чужеземец не сломит. А волхв? Сморчок трусливый и безродный, вечем из-за страха пред громом Перуновым избранный. Толпой из толпы. Что будет после того с землей нашей, ведун? Да будет ли она?

— Так ты, стало быть, не о себе и столе своем, а о земле нашей печешься?

— А хоть бы и о себе! — неожиданно признался Владимир, вскочил и прошелся по светелке. — Я что, ведун, о себе мыслить не должен? Я что, для того права своего на княжение мечом и златом добивался, чтобы теперь при первом шорохе бросать? Не будет такого! Я здесь великий князь всея Руси, и им останусь! Буде кто на отчину мою покусится — тех грызть и рвать стану, ибо сие есть моя земля! Буде кто на стол мой глаз положит — стало быть, и тех порву! Али не прав я, ведун? — сжал свой кулак князь.

— Ну, так рви.

— А я это и делаю, — остановившись перед Олегом, наклонился над гостем князь. — Не станется такого, чтобы меня в холопы скинули. Не позволю. И мыслю я, волхв Будимир для сего дела умереть должен.

— Разве я защищаю этого деятеля? — удивился Середин и как можно спокойнее отпил еще вина. — Тип этот, как я понял, немало людей ради целей своих обманывает. Ну, так туда ему и дорога.

— Коли придет к волхву человек мой, али отряд варяжский, да кишки ему на уши намотает — средь народа недовольство пойдет. Кто смирится, а кто и взбунтуется. Кто клятве верен останется, а кто волю богов отстоять пожелает. Усобица начнется, ведун. Я, мыслю, стол свой удержу. Рати из земель северных и восточных призову, до которых наветы Перуновы не дошли еще. Вятичей позову, кои по недоброй памяти с охотой киевлян усмирять явятся. Усижу. Но станет ли после усобицы той Русь моя крепче? Ответь мне, ведун, добро ли кровь свою проливать, брату на брата подымаючись, коли округ недругов не счесть? Не лучше ли для Руси, ежели сила наша общая супротив общего врага встанет? Для моей Руси, ведун. Но и для твоей — тоже.

Середин, пряча глаза, допил вино. Однако никакого опьянения он почему-то больше не ощущал. Голова была ясной и холодной, как никогда.