Стивен Дональдсон - Проклятие лорда Фаула

Прикасаясь иногда к стволу дерева и ничего не ощущая под рукой, он становился лишь еще более грустным, предвидя при этом, какой его ожидает конец: сердце его станет таким же бесчувственным, как и тело, и тогда мир окончательно будет потерян для него.

Тем не менее, узнав о том, что кто-то заплатил за него по счету за электричество, он ощутил внезапное чувство сосредоточения, прояснения видения, словно наконец опознал своего врага. Это неожиданное благодеяние ясно показало ему, что происходит. Горожане не только избегали его, но и активно действовали с целью лишить его всякого предлога появляться в их обществе.

Когда Томас впервые осознал эту опасность, его первейшим побуждением было открыть окно и крикнуть так, чтобы его голос раскатился в зимнем воздухе:

— Так и продолжайте! Черт меня побери, если вы мне нужны!

Однако вопрос этот был не настолько прост, чтобы его можно было решить одной только бравадой. Когда зима постепенно рассеялась, превратившись в раннюю мартовскую весну, Томас пришел к выводу, что ему необходимо что-нибудь предпринять. Он был личностью, человеком, как и все остальные: и у него было сердце, живое и поддерживающее жизнь в его теле. И он не собирался покорно ждать, когда это сердце ампутируют.

Поэтому, получив очередной счет за телефон, он собрался с духом, тщательно побрился, облачился в одежду из плотной ткани, сунул ноги в крепкие ботинки на высокой шнуровке и отправился в двухмильный поход в город, чтобы лично уплатить по счету.

И вот теперь он стоял перед дверью телефонной компании, обуреваемый сомнениями, проносящимися у него в голове, словно грозовые тучи. Так прошло уже немало времени, а он все стоял перед дверью с надписью золочеными буквами, повторяя про себя: «…Это — медленное убийство», — потом он собрался с духом, распахнул дверь с силой штормового ветра и направился к девушке за стойкой с таким видом, словно она вызвала его на единоборство.

Он подошел и положил ладони на стойку, чтобы унять дрожь в руках.

На мгновение лицо его исказила свирепая гримаса. Он сказал:

— Меня зовут Томас Кавинант.

Девушка была опрятно одета и казалась довольно миловидной. Томас заставил себя посмотреть ей прямо в лицо. Он увидел ничего не выражающий, направленный мимо него взгляд. И пока он выискивал в этом взгляде испуг или отвращение, девушка направила взгляд в его сторону и сказала:

— Я вас слушаю…

— Я хочу оплатить свой счет, — ответил Томас, подумав: «Она ничего не знает, просто не слышала обо мне».

— Пожалуйста, сэр, — отозвалась девушка. — Назовите ваш номер.

Томас назвал, и она томно проплыла в соседнюю комнату, чтобы проверить по картотеке.

Неопределенность ожидания возродила его страхи, и он почувствовал, как сжалось горло. Ему нужно было как-то отвлечься, чем-то занять свое внимание. Внезапно вспомнив о встрече на улице, он сунул руку в карман и извлек из него обрывок бумаги, который передал ему мальчик.

«Вы должны это прочитать», — вспомнил Томас. Он расправил обрывок на стойке и прочел полустертый печатный текст:

«реальный человек, реальный во всех отношениях, внезапно обнаруживает, что он абстрагирован от мира и помещен в физическую ситуацию, которая не может существовать: звуки имеют запах, запахи обладают цветом и глубиной, зрительные образы осязательно ощутимы, прикосновения имеют высоту и тембр. Некий голос сообщает ему, что он был доставлен сюда как защитник своего мира. Он должен сразиться в смертельном поединке с защитником другого мира. Если он потерпит поражение, он умрет, и его мир — реальный мир — будет разрушен, поскольку окажется лишен внутренней способности к выживанию.

Человек отказывается верить в то, что все услышанное им — правда.

Он приходит к выводу, что либо спит, либо бредит, и отказывается стать частью ложной ситуации сражения насмерть, поскольку никакой «реальной» опасности не существует. Он непоколебим в своем решении не воспринимать всерьез очевидно невозможную ситуацию и не обороняется, когда его атакует защитник другого мира.

Вопрос: является такое поведение человека мужеством или трусостью?

Это — фундаментальный вопрос этики».

Этики! — фыркнул про себя Кавинант. — И кто только придумывает такую чушь?

В следующий миг вернулась девушка, на лице ее было вопросительное выражение.

— Томас Кавинант? С Небесной Фермы? Сэр, на ваш счет был сделан вклад, который покрывает несколько месяцев. Разве вы недавно не присылали нам чек на большую сумму?

Внутренне Кавинант сжался, словно от удара, причинившего ему внезапную боль, потом схватился за стойку, заваливаясь набок, словно наскочивший на рифы галеон. Бессознательно он скомкал в кулаке клочок бумаги. Голова кружилась, в ушах эхом отдавались слова:

Фактически все общества проклинают, отрекаются, отталкивают вас от себя — у тебя нет надежды.

Прилагая все силы, чтобы сдержать готовую прорваться ярость, он сосредоточил внимание на похолодевших ступнях и ноющих лодыжках.

С чрезвычайной осторожностью положив смятый клочок бумаги на стойку перед девушкой, Томас сказал, стараясь придать своему голосу выражение доверительности:

— Это, знаете ли, вовсе не заразно. Можете не беспокоиться — от меня вы ничего не подхватите. Это заразно разве только что для детей. Девушка, хлопая глазами, смотрела на него, словно удивляясь смутности своих мыслей.

Его плечи сгорбились, ярость комком застряла в горле. Он повернулся со всем достоинством, на какое был способен, и вышел на улицу, громко хлопнув дверью.

— Адское пламя! — буйствовал он про себя. — Адское пламя! Будьте вы прокляты!

Чувствуя, как от ярости кружится голова, он оглядел улицу. Отсюда ему был виден город во всем своем зловещем величии. В направлении Небесной Фермы по обеим сторонам дороги теснились маленькие торговые лавки, словно зубы готовых сомкнуться челюстей. Ослепительное солнце заставило Томаса почувствовать себя беспомощным и одиноким. Быстро осмотрев руки на предмет царапин или ссадин, он заспешил обратно. Онемевшие ноги едва держали его, словно асфальт стал скользким от отчаяния. Томасу казалось, что он проявил мужество, сдерживая желание пуститься бегом.

Через несколько минут впереди показалась громада здания суда. На тротуаре перед ним стоял старик-нищий. Он не двигался, по-прежнему глядя на солнце и что-то бессвязно бормоча. Его знак «БЕРЕГИСЬ!» был теперь бесполезен, словно предупреждение, которое пришло слишком поздно.

Когда Кавинант приблизился, его поразила отрешенность старика нищие и фанатики, святые и пророки апокалипсиса дисгармонировали с этой улицей, залитой солнцем: нахмуренный приниженный взгляд каменных колонн не допускал подобной доисторической экзальтации. А горстки пожертвованных ему монет не хватило бы даже на скудный обед. Кавинант вдруг ощутил внезапную острую боль сострадания. Почти против своей воли он остановился перед стариком.