Дмитрий Володихин - Омерзение

В жизни Пантера Елена хорошо умела делать две вещи (если не считать того, что умела нравиться мужчинам). Во-первых, она была выше среднего в постели, а это уже не худо по нашим бездарным и эгоистичным в отношении секса временам. Во-вторых, из той самой древней тайной выучки в храмах богинь, которые ежегодно требовали жертвовать им царское тело, сквозь череду поколений, сквозь унылые столетия Нового времени, дошло до глубинных психологических слоев маленькой девочки Лены искусство взгляда. Нет, это не тот взгляд, который обещает, не тот, который используется для возбуждения или привязывания мужчин. Не взгляд любви, конечно, какая у вакханок любовь, какая любовь у жриц! Исступление и искусство, но не любовь, естественно. Когда истерзанное, полуживое тело царя клали на священном лугу на каменную плиту алтаря, перед тем, как полоснуть обсидиановым ножом по горлу, жрица дарила ему этот взгляд. Он сообщал вчерашнему царю и завтрашнему пеплу, что боги есть, и что жизнь его не напрасна, и что в мире живо нечто непредставимо прекрасное, частью своей присутствующее в этом взгляде. Царь умирал спокойно.

Игорь молчал и принимал подарок с трепетом, как вор, в лачуге лесника обнаруживший россыпь золотых червонцев. Елена всегда чувствовала, что ей следует быть поосторожней с этим взглядом, что-то в нем было не то. Не из сладостей. Но сколько она не того в жизни наделала. Замуж вышла? А на что вышла, черта ли в нем, в муже этом, за неделю всего его до самых потрохов узнала и теперь шестой год сопли чаду утираю. И то, статус какой-то замужний, а разницы между мужиками все равно мало, редко что-нибудь стоящее попадается. Так что разведешься, еще неизвестно за кого выскочишь. А черта ли в статусе? По ее натуре, так вовсе без мужика жить, а нужен он только для понятных забав. Сердцем она западала на одних лишь военных, дух от них шел особый, даже от чисто вымытых, только им и следовало отдаваться, да где ж всякий раз военного найдешь? Так и спим с разными. Так что на, студентик, колдунский мой взгляд, смотри какая сильная я ведьма!

Многое что в жизни Игоря прояснилось от этого взгляда; за пять десятилетий до смерти обещано было ему оправдание всей жизни и нечто непредставимо прекрасное, хотя и не ему предназначенное.

– Пойдем в кафе. Ты такой славный, – она встала, встряхнула полотенце (надо надеяться, кой-что до армейской шпингалетки долетело), нашарила ногами вьетнамки…

– Ну что же ты, собирайся, – Игорь дернулся в сторону своих вещей. Какой милый, как я ему нравлюсь. Ведь я ему нравлюсь. Надо будет почаще задавать этот вопрос: «Я тебе нравлюсь?». Так размышляла ориентальная Пантера, ощущая удовольствие от двух вещей: во-первых, как она его! Во-вторых, она направлялась в кафе и несмотря на полное неудобство хождения в дешевых вьетнамках по асфальту, умело заставляла попку работать на зрителей; этот тоже смотрел, нагоняя ее, но он уже готов, а приятность идет от самого умения вот так работать попкой при этих кретинских вьетнамках. Игорь молча шел рядом, и Пантера думала, что молчит он от смущения ее бесподобными красотами, хотя на самом деле он молчал, потрясенный воздействием магии взгляда – не на него и не для таких дел рассчитанного. Тогда Елена на секунду остановилась, спиной приняла Игореву неспособность очнуться и притормозить, пожала плечиками и триумфально спросила, полуобернувшись:

– Знаешь, что ты забыл?

– Да?

– Ты забыл сказать, как тебя зовут, – должен же он понять и осознать, насколько увлекательно зрелище ее тела, можно просто память потерять.

– Игорь. Прости, я просто память потерял. Ты замечательно выглядишь, – ей должно быть приятно.

– Игорь? Красивое имя. Князь Игорь, – она рассмеялась. Куда этим простодушным мужчинам понять, уж куда понять им, что не над ними посмеиваются женщины, а радуются тому, как признана и как оценена их женская краса.

Прикосновение его белой городской кожи к спине было приятно. Сухая гладкая кожа. Мышцы.

В маленьком припляжном кафе, сидя на грязных пластиковых стульях, они пили из пластиковых стаканов красное вино и заедали его сосисками с горошком из пластиковых тарелок, поставленных на пластиковые столы, отвратительно запятнанные сигаретными ожогами. Тонкий слой пыли на столах. Шесть-семь. Очень слабое место для удачно сложившейся ситуации. Телам было прохладно, почти что зябкий ветер трепал бахрому, свисавшую с огромных полосатых зонтов, раскинутых над столами. Оба не хотели друг друга. Игорь волновался, адреналин устроил ему приступ холодного озноба. Пантера понимала, что рано или поздно захочет его, но не спешила; нужна для желания нега, нужен уют. Равнодушный балтийский ветер – плохая повитуха желанию.

Обоих беспокоило то, что стулья грязны, и что кожа бедер соприкасается с пыльной поверхностью, обильно политой выделениями чужих потовых желез.

Оба знали: кафе лишь полустанок, на котором нельзя пребывать долго. Но знание их было разного сорта. Он знал на уровне инстинкта, она – на уровне навыка. Он не понимал, куда им следует отправиться после этого, она – еще не решила. Дикое мужское предчувствие подсказывало ему, что постель близко. Ее женский госплан просчитывал, когда именно.

– Кто ты?

– Женщина, все остальное ты видишь, – мужчины всегда ставят себя в проигрышное положение, считая почему-то своей святой обязанностью развлекать женщин разговорами. Молчаливый мужчина – победитель.

– Я ведь ничего не знаю о тебе.

– Я предметница.

– ?

– Преподаватель средней школы, географ – в этом месте Игорь остро почувствовал, сколь сильно ненавидят ее коллеги, особенно коллеги за сорок пять… – Для детей я Елена Анатольевна, можешь себе представить?

– Какой ужас. Это немыслимо, – Игорь прекрасно представлял себе это, но Пантера не может не чувствовать себя вечно-девятнадцатилетней.

– Очень даже мыслимо. Но ведь кто-то должен это делать, – тоном оправдывающегося палача-профессионала ответила Пантера. Студент что-то еще лепетал, лепетал, а она оценивала. Конечно, не атлет. Но жилистый такой, кожа чистая, нежные волосики. Альбиносик ты мой. И вот еще что: очень спокойный, уверенный голос. Ему положено сейчас волноваться, и он волнуется: видно, видно по всему. Но какой при этом спокойный, уверенный голос, какой приятный баритон, ему бы в дикторы. Она посмотрела на красные Игоревы сосочки и отключилась от разговора, нимало не волнуясь, как будет воспринято ее молчание. Как воспримет, так и воспримет. Она смотрела на его молоденькие аппетитные сосочки и погружалась в баритон. Он говорил, что-то говорил, потом замолчал, заговорил вновь и вновь затих, бормоташка мой. Когда самый низ купальника-боди промок по-настоящему, решение замаячило перед ее мысленным взором.