Александр Прозоров - Медный страж

Впервые с момента их встречи Урсула оказалась одета как девушка: по размеру, по силуэту, по-женски. Один из служек оценивающе защелкал языком, тут же получил от приказчика подзатыльник и спрятался за полог — но подглядывал из-за него в щелочку. Да у ведуна и у самого захолодело внутри от извечной мужской жадности: этакую красоту, да в чужие руки отдать. Себе, себе, только себе!

— Я смотрю, у тебя проколоты уши, рабыня? — стиснув зубы, выдавил он. — Гудим, серьги у вас есть?

— У Словея Ратина есть все! А ну, шантрапа, сундук окованный несите.

Из собранных украшений Олег выбрал тонкие продолговатые висюльки с рубинчиками — на стройной, почти хрупкой невольнице они смотрелись лучше всего.

— Да, это как раз то, что нужно. Пожалуй, Гудим, пойдем мы дальше товары посмотрим. Уж больно большое все у тебя из достойных одеяний. Может, еще у кого нужные вещи углядим.

— Кто же среди готового углядит? — недовольно буркнул приказчик. — Такая рухлядь токмо случайно попадается. Отрез брать надобно да шить для девицы на ее тело.

— Непривычно мне шить, Гудим. Хочу готовое и сразу…

На самом деле Олег хотел походить по лавкам, показать Урсулу тамошним приказчикам, дать расползтись слухам про ведуна, что продает красивую пленницу. Выждать, потом походить еще. Любопытство — великое дело. Наверняка многие купцы захотят посмотреть, прицениться. Двадцать гривен — цена изрядная, за такие деньги для перепродажи невольницу покупать никто не станет. И коли решится хозяин расстаться с подобной суммой — значит, Урсула ему действительно глянулась. Значит, не для разового баловства берет, а беречь будет, заботиться. Не выбросит, натешившись и поломав. Двадцать гривен — цена не для игрушки.

— Как скажешь, мил человек. На долг тебе записать, как Словей дозволил?

— А сколько там получается?

— Пятнадцать денег… Да серьги с самоцветами золотые. Полкуны получается.

— Это и писать ни к чему, — отмахнулся Олег, запуская руку в карман. — Сейчас отсчитаю..

— Не продавай меня, господин, — шепотом, чуть не плача, попросила девочка, когда они вышли из лавки на улицу.

— Давай не будем начинать все снова, малышка, — так же тихо ответил ведун. — Я ведь о тебе забочусь. О том, чтобы тебе было сытно, спокойно и безопасно. Найду хорошего хозяина, потом сама спасибо скажешь.

— Я не буду тебе в тягость, господин. Я буду в радость тебе.

Середин промолчал.

— Не хочу сытно, господин, — не унималась девчонка. — Хочу пыль, дорогу и тебя, господин. Я вымажу лицо сажей и набью на спину сена, чтобы казаться некрасивой и горбатой.

— Урсула, — остановился Олег. — Урсула, жизнь в притворном уродстве — это не жизнь. Ты будешь красивой, радостной, сытой. Поверь мне, девочка, я куда лучше знаю, что тебе нужно. Понятно? Я знаю лучше. Поэтому замолчи и не мешай. И так из-за тебя застрял тут, не знаю на сколько. И перестань тереть нос, а то он будет сизым, как слива. На такую точно никто не соблазнится.

Первый признак осторожной поклевки почудился Олегу на третий день. Началось с того, что вместо вечно хмурого работника постоялого двора с утра спозаранку к ним постучался малец лет девяти в очень большой, ниже колен, но атласной рубахе, в черном кожухе. Парнишка торопливо поклонился и без запинки, хотя и глотая звуки, выпалил заученно:

— Батшкапослышалыплатишготовое, приглас-мотреуиегоесть!

— Стоп! — вскинул руки ведун. — Ты кто таков?

— Даньша, Елага Скотин — отец мой. Батшкапо-слышалы…

— Стоп! Кто отец твой?

— Елага Скотин, купец низовский. Батюшка про-слы…

— Стоп! Товар, что ли, посмотреть зовет?

— Да, боярин, — резко поклонился малец.

— Теперь понял. Ты проводить к нему можешь?

— Да, боярин, — опять поклонился посыльный.

— Ступай вниз, обожди во дворе. Сейчас мы идем. — Олег повернулся к невольнице: — Эх, водки бы тебе налить для румянца. Но чего нет, того нет. Давай, одевайся аккуратненько, тряпье потуже обтяни, чтобы силуэт лучше различался. Улыбаться не забудь. И только ни слова! Вопрос решен. О тебе забочусь.

Дом Елаги Скотина разочаровывал с первого взгляда. Да, в два жилья — но бревенчатый. Да, в городе — но вытянутый длинной кишкой вдоль крепостной стены. Да, с высоким тыном и несколькими вместительными амбарами — но потемневшими от времени, местами подшившими, давно не ремонтированными. В общем, не для зажиточного купца дом. Видать, знавал хозяин лучшие времена, но не в последние годы.

Впрочем, лавка его от товара ломилась на зависть. Были здесь и жемчужники, и грешиевики, и понизи. Кружева франкские, платки китайские, бисер египетский, батик индийский. Ковры лежали высокими пачками, ткани — тюками. Несколько окованных железными уголками сундуков намекали на то, что найдутся у хозяина и куда более дорогие припасы. Однако среди этого изобилия Олег не увидел обещанного: готовой одежды, которую можно купить и сразу накинуть на плечи.

Даньша нырнул мимо скучающего без покупателей приказчика в глубь лавки, и, пока Середин оглядывался, появился сам хозяин: приказчики, подворники и прочие слуги в соболиных шубах обычно не щеголяют. Шуба тоже была не новая, крыта не сукном, а какой-то пестрядью. На пальцах — несколько крупных перстней. На голове — бобровая шапка, из-под которой выбивались смоляные пряди. На вид купцу казалось лет сорок. Или шестьдесят — поди разбери, когда курчавая борода почти все лицо закрывает! Морщин глубоких вокруг глаз нет. Пожалуй, все-таки не старик.

— Здрав будь, мил человек, — поклонился купец. — Не ты ли будешь ведун Олег?

— И тебе здоровья, хозяин, — ответил Середин. — Я это, не ошибся твой малец.

— Прослышал я, рабыня красная у тебя есть. И ты ее еще более украсить хочешь, потому как обучена она хитростям всяким. А на сие надобно у покупателя внимание обращать.

— И это верно, — переварив витиеватые фразы, согласился Олег.

— Очень хорошо. Потому как есть у меня товар, что ты ищешь.

— Вот как? — заинтересовался ведун. — И что я ищу?

Купец указал приказчику пальцем на один из сундуков, сдвинул тюки с тканями, освобождая место на прилавке, открыл ключом замок, поднял крышку, склонился над содержимым и почти сразу довольно выдохнул:

— Вот они!

Он вынул два серебряных браслета, на каждом из которых болталось на коротких, с вершок, цепочках сверкающие полировкой бубенчики.

— Что это?

— Она ведь у тебя танцует?

— Да.

— Один браслет вешается на ногу, другой на руку, и во время танца они начинают петь. Когда для танцовщицы кто-то играет — не слышно. Но когда она танцует для тебя одного… Они начинают петь.

Олег поднял один браслет, встряхнул. Послышался легкий стеклянный перезвон, словно от соприкосновения хрустальных фужеров. Приятный на слух, не очень громкий.