Майкл Муркок - Спящая волшебница / The Sleeping Sorceress [= Участь Белого Волка, Рыцарь Хаоса, The Vanishing Tower]

— Ты думаешь, так случилось и в этот раз?

— Вполне возможно.

Ветер гнал по пустыне песок, отчего дюны становились похожи на волны почти окаменевшего моря. То здесь, то там из песка, словно убийственные клыки, торчали скалы — остатки гор, выветренных за многие века. Слышались скорбные вздохи, словно песок помнил те времена, когда он был скалой, камнем в фундаменте дома, костью человека или животного, и теперь тосковал по прежнему своему состоянию и вздыхал, вспоминая о своей смерти.

Элрик натянул капюшон на голову, чтобы защититься от нещадно палящего солнца, висевшего в серо-синем небе.

«Когда-нибудь и я познаю этот покой смерти, — подумал он. — Возможно, тогда и я пожалею о прошлом».

Он пустил золотистую кобылу в неторопливую рысь и отпил глоток воды из одной из своих фляжек.

Его со всех сторон окружала пустыня, казавшаяся бесконечной. Здесь ничего не росло. Здесь не обитало ни одного животного. В небе здесь не летали птицы.

Элрика непонятно почему пробрала дрожь. Им вдруг овладело предчувствие — альбинос увидел себя в будущем, когда он, как и сейчас, будет один, но в мире еще более бесплодном, чем этот, и даже коня не будет у него для компании. Он стряхнул с себя эту мысль, но она так поразила его, что на какое-то время он добился желаемого — прекратил размышлять о своей судьбе и жизни. Ветер стих, и вздохи пустыни стали едва слышны — перешли в шепот.

Элрик, ошеломленный, нащупал рукоять своего оружия — Буревестника, Черного Меча, — потому что с ним связывал свое предчувствие, только не мог объяснить почему. И ему показалось, что в шелесте ветра слышится какая-то ироническая нотка. Или этот звук исходил от самого меча? Он наклонил голову, прислушиваясь, но шум этот стал еще менее различимым, словно поняв, что его пытаются распознать.

Золотистая кобыла стала подниматься по пологому склону дюны. Она споткнулась, когда нога ее увязла в рыхлом песке. Элрик направил ее туда, где песок был потверже.

Добравшись до вершины дюны, он натянул поводья. Дюны простирались далеко в бесконечность, и только кое-где этот пейзаж нарушался торчащими из песка остриями скал. Ему пришло в голову, что он должен гнать кобылу все дальше и дальше, чтобы возвращение в Танелорн стало невозможным, чтобы и кобыла и он погибли от усталости и их поглотил бы песок. Он откинул на спину капюшон и отер пот со лба.

«А почему бы и нет?» — спросил он себя. Жизнь была невыносима. Так почему бы не попробовать смерть?

Но может быть, смерть не примет его? Может быть, он обречен жить? Иногда так ему и казалось.

Потом он подумал о кобыле. Было бы несправедливо приносить ее в жертву возникшему у него желанию. Он неторопливо спешился.

Ветер стал сильнее, и громкость вздохов увеличилась. Песок обтекал одетые в сапоги ноги Элрика. Горячий ветер трепал его широкий белый плащ. Кобыла нервно заржала.

Элрик посмотрел на северо-восток, в направлении Края Мира.

Он тронулся с места и пошел.

Кобыла вопросительно заржала ему вслед, когда он не позвал ее за собой, но он никак не прореагировал на это, и скоро она осталась далеко позади. Он даже не побеспокоился о том, чтобы взять с собою воду. Капюшон у него был опущен, чтобы солнце со всей яростью опаляло его голову. Шел он ровно, целенаправленно, так, словно за ним двигалась целая армия.

Может быть, он и в самом деле чувствовал за собой армию — армию мертвецов, всех тех друзей и врагов, которых он убил в безуспешных поисках смысла бытия.

Но все же один из его врагов оставался жив. Враг даже еще более коварный, чем Телеб К'аарна: этим врагом была темная часть его души, та сторона его природы, символом которой был этот разумный меч, висевший у него на боку. Когда он, Элрик, умрет, этот враг умрет вместе с ним. Сила, приводящая в движение зло, исчезнет из этого мира.

В течение нескольких часов шел Элрик из Мелнибонэ по Вздыхающей пустыне, и наконец, как он и надеялся, ощущение собственного «я» начало покидать его. Ему уже стало казаться, что он — одно целое и с этим ветром, и с этим песком, что он соединился с этим миром, который отвергал его и отвергался им.

Наступил вечер, но он и не заметил, как зашло солнце. Опустилась ночь, но он продолжал идти, не чувствуя холода. Он уже начал слабеть. Он наслаждался слабостью так же, как раньше наслаждался силой, которую он обретал посредством Черного Меча.

Около полуночи, когда на небе светила бледная луна, ноги у Элрика подогнулись, и он упал в песок и остался бездвижен, и вскоре остатки чувств покинули его.

— Принц Элрик? Мой господин?

Голос был низкий, полный жизни, чуть ли не насмешливый. Это был голос женщины, и Элрик узнал его. Он не шелохнулся.

— Элрик из Мелнибонэ.

Он почувствовал прикосновение чьей-то руки. Она пыталась поднять его. Он не хотел, чтобы его тащили, и поднялся сам, не без труда приняв сидячее положение. Он попытался говорить, но поначалу язык не слушался его — иссохший рот был набит песком. Она стояла перед ним, а за ней занимался рассвет, игравший в длинных черных волосах, обрамлявших ее прекрасное лицо. Она была одета в свободное платье голубого, зеленого и золотистого цветов, по ее лицу гуляла улыбка.

Выплюнув песок изо рта, он тряхнул головой и наконец сумел произнести:

— Если я и умер, то фантомы и иллюзии продолжают преследовать меня.

— Я такая же иллюзия, как и все остальное в этом мире. Ты не умер, мой господин.

— Значит, ты забрела очень далеко от замка Канелун, моя госпожа. Ты пришла с другой стороны мира, пройдя от одного края до другого.

— Я искала тебя, Элрик.

— Тогда ты нарушила свое слово, Мишелла, потому что, когда мы расставались, ты сказала, что никогда не увидишь меня, что наши судьбы больше никак не связаны.

— Тогда я думала, что Телеб К'аарна мертв, что наш общий враг погиб в Петле Плоти. — Волшебница широко распростерла руки, словно призывая своим жестом солнце, которое в этот миг и появилось вдруг на горизонте. — Зачем ты зашел так глубоко в пустыню, мой господин?

— Я искал смерти!

— Ты же знаешь, что тебе не суждено вот так умереть.

— Мне об этом говорили, но я не знаю этого наверняка, моя госпожа Мишелла. И тем не менее, — он с трудом встал на ноги, его слегка покачивало, — я начинаю верить, что так оно и есть.

Она подошла к нему, вытащила кубок из-под своего платья. Он был до краев полон прохладной серебристой жидкостью.

— Выпей, — сказала она.

Он не протянул руки к кубку.

— Я не рад видеть тебя, Мишелла.

— Почему? Потому что боишься полюбить меня?

— Если тебе льстит так думать — пусть так оно и будет.

— Мне это не льстит. Я знаю, что напоминаю тебе Симорил, что я совершила ошибку, позволив Канелуну стать таким, каким хотелось тебе… Только потом я поняла, что в таком виде он вызывает у тебя еще и ужас.