Лев Кругликов - По дороге в легенду

Сидхе приподнялась с одеяла каким-то текучим движением и, выдернув из широкого кожаного наруча на левой руке тонкое лезвие, моментально разрезала рубашку на груди, разделив ее пополам.

– Sie’qellie... [18]

Нож, блеснув лезвием в свете костра, скрылся в наруче, а Лесс, стянув остатки рубашки с моих плеч, принялась покрывать их поцелуями. Запах лунной ночи, исходящий от нее, стал совсем каким-то сумасшедшим и почти осязаемым... настолько, что заглушил собой запах леса и дыма костра.

Я одной рукой расстегнул пояс так, что штаны спали, другой – подтолкнул сидхе, укладывая ее на одеяло. Голова была потеряна где-то по дороге, так же как и остатки самоконтроля. Я уже не мог контролировать свое возбуждение, я сходил с ума от ее запаха, от ее глаз, ставших глубже самого глубокого океана, от ее нежной, несмотря на все походы, кожи... Поэтому, когда наконец случилось то, чего я ждал с момента, как увидел Лесс во время ее демонстративного купания, я не смог сдержать победного рыка.

У меня было ощущение, что повторилась ночь нашего знакомства, когда я мог слышать приглушенные стоны Алессьер через дверь. Только сейчас все было... несколько иначе. И Лесс вела себя не настолько спокойно, как тогда, по крайней мере, она даже и не пыталась как-то сдерживать свои вскрики. Волосы девушки растрепались, черные пряди с синеватым отливом перемешивались с рубиновыми, сидхе прижимала меня к себе, вжимая в себя, впиваясь ногтями в мою кожу, наверняка оставляя заметные следы, которые тут же затягивались – и сменялись новыми царапинами... Балансирование на грани безумного наслаждения и острой, почти режущей боли... И, как ни странно, даже самые сильные и резкие движения не причиняли боли сидхе – скорее только распаляли...

Я сходил с ума от страсти и наслаждения. Я обладал ею. Я отдавался ей. Она обладала мною. Она отдавалась мне. Вся. Целиком. Без остатка...

Лесс вздрогнула, ее вскрики на миг захлебнулись, а в уголках глаз блеснули слезы... не прозрачные, как у человека... а голубоватые, отчего казалось, что ее глаза на миг затянулись блестящей голубой пленкой... Она вцепилась пальцами в мою ладонь, как в свои квэли часом ранее, как утопающий хватается за доску, или не в силах удержаться на скале...

Я в ответ крепко ухватил ее ладонь и сам дошел до пика наслаждения... заполняя ее окончательно... чувствуя слияние... Я прорычал что-то сквозь сжатые зубы и, обессилевший, опустился рядом с девушкой.

Она несколько секунд смотрела затянутыми голубоватой пленкой слез глазами куда-то в небо, словно ища там не то невидимую пока звезду, не то еще что, а потом попросту отключилась, будто бы окончательно истратив все свои силы. Голубые слезы скатились из-под опущенных ресниц по щекам, оставляя чуть заметные следы на белой коже. Рубиновый глаз браслета загорелся ярче, помогая владелице восстановиться. Но даже в состоянии, близком к сну-смерти, она не отпустила мою ладонь.

Я поцелуями собрал слезы с ее лица и, не выпуская ее из объятий, с трудом дотянулся до второго одеяла, которым и укрыл нас, после чего обнял ее и постепенно заснул сам. Просто уже и не хотелось выбираться из ее накрепко сцепившихся пальцев, да и... Не хотелось даже продолжать заниматься сборкой недостающих мне предметов... и деталей лишних почти не осталось... Да, до конца дня еще куча времени, но сегодня Лесс уже никуда не поедет. Потому что не проснется – слишком уж она устала. А если даже и проснется, то я ее точно никуда не отпущу. Совсем никуда.

Утро конечно же предстоит тяжелое, вот только... Я к нему уже готов. И к тому, что Лесс пожалеет обо всем, что случилось, просто с момента пробуждения, и к тому, как она будет злиться... Интересно, она сразу схватится за мечи или потерпит немного? И как она к произошедшему будет относиться, если вычесть ее... социальное состояние? Не знаю, право слово, совершенно не знаю.

Я же... просто буду хранить все это в памяти. До самой смерти. Сколь бы скорой или поздней она ни была.

Меня разбудило неприятное ощущение от придавленной чем-то горячим руки, которая уже начала затекать. Я машинально высвободилась, чувствуя, как кончики пальцев покалывают противные иголочки, и только тогда соизволила открыть глаза и окончательно проснуться.

И осознать, что под тонким походным одеялом я сплю мало того что не одна, так еще и обнаженной, прижавшись спиной к чьему-то горячему животу. Сердце ухнуло куда-то вниз, когда я резко откинула в сторону одеяло и увидела смуглую семипалую руку, ненавязчиво лежащую на моей талии. Гадать, кто же грел меня весь день вплоть до ночных сумерек, не пришлось. Первый вопрос – как это все произошло?! Память молчала, как пленный орк, подкидывая мне малопонятные обрывки воспоминаний, состоявших из ощущения удушья, скользкого змеиного тела и истошного ржания наймара.

«Тебе напомнить?» – как-то непривычно робко спросил браслет.

Я только кивнула, боясь лишний раз пошевелиться, иначе с трудом сдерживаемое спокойствие прервется и д’эссайну не поздоровится, несмотря ни на что. Какая все-таки радость, что Фэй может работать моей так называемой съемной памятью, восполняя нужные пробелы, потому что ситуация несколько прояснилась. Из-за речного змея мне пришлось вогнать себя в состояние берсерка – так обычно называли люди тех, кто рвется в бой, не осознавая собственных ран и не деля окружающих на друзей и врагов. У Танцующих такое состояние ума и тела тщательно культивировалось, это помогало нам выжить в таких боях, в которых уцелеть сложно было бы даже вампирам и д’эссайнам. Когда тело и разум превращаются в машину, созданную для боя на пределе возможностей, с одной целью – выжить.

Интересно, а почему я не убила Джера, а всего лишь переспала с ним?

«Вынужден сознаться, но это моя работа,– тихо и как-то очень серьезно пробормотал Фэй.– Пришлось перенаправить твое сознание, иначе ты попыталась бы убить Джерайна, и, учитывая твое состояние тогда, вы оба могли сильно пострадать. Допустить такое я не имел права».

Фэй, развивай мысль дальше, не то тебе тоже достанется.

«А потом пришлось немного поработать с функциями твоего организма, чтобы заставить тебя погрузиться в глубокий сон на несколько часов – все же такое резкое переключение режимов теоретически могло отрицательно сказаться на твоем здоровье».

Теперь понятно, почему уже вечер.

Я посмотрела на небо и мысленно поправила себя: нет, уже ночь. В конце концов, если отодвинуть в сторону тот факт, что из проведенного в плотских утехах с д’эссайном времени я не помнила ровным счетом ничего – разве что сам факт свершившегося, то Фэй прав. Выбрав из двух зол меньшее, он сохранил жизнь нам обоим. А все остальное я переживу.