Янис Кууне - Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью

Выйдя из ямы, он какое-то время жил мелким воровством и разбоем на Торжище, пока на реке не встал лед. Тогда он перешел на сторону княжеского детинца и какими-то неправдами проник на двор. Уж как ему удалось уговорить Гостомысла дать ему малую долю за обеденным столом, об этом кто и знал, тот старался не вспоминать. Но его драчливый и мстительный нрав скоро вошел у княжеской дворни в пословицу. В прежние времена дня не проходило, чтобы он не попортил кого-нибудь из челяди, поскольку, чтобы ни говорили злые языки, а сила у него в плечах была медвежья.

И уж вовсе никто не помнил, как он стал дядькой, получив на попечение воинскую выучку нарядников. Здесь-то он и развернулся во всю силу. Новобранцы, прошедшие его уроки и не ставшие калеками, и вправду могли считать себя, если не великими ратарями, то баловнями судьбы – это точно. Его так и звали Ронунг-костолом. Многие нарядники были готовы не есть, не спать, избивать в кровь ноги, обходя дозором торговую сторону или княжеский детинец, воровать и попрошайничать только бы не попасть в его лапы. А обернуться из нарядников в дружинники без его пособничества было возможно, только если посчастливиться пройти княжеский поход. Но с годами Гостомысл воевал все меньше, так что Костолом безраздельно держал в руках жизни и здоровье всех новобранцев.

Дабы умилостивить сурового пестуна, нарядники из кожи вон лезли, только бы их дядька был каждый день пьян. Где и как они брали зелено вино для наставника, Ронунга не заботило. В жизни Костолома злило две вещи: когда ему было нечего выпить и когда ему смели отвечать. Попавший под разнос должен был молча сносить все поношения, придирки, тычки и затрещины. Тогда у него еще была возможность избежать настоящих побоев, лишивших здоровья многих строптивцев.

Как бы там ни было, но выходило, что такой наукой, которую проходили его будущие дружинники, Гостомысл был доволен, раз уж Ронунг-костолом год за годом продолжал сидеть за княжеским столом и утверждать, что пестует нарядников.

С Ярилова дня прошло больше двух седьмиц. Давно закончилась ярмарка. Лед на Волхове должен был тронуться со дня на день. Все венедские купцы, прибывшие по реке санным ходом, разъехались по своим городцам и селам. Торжище погрузилось в ленивый сон, как кот, объевшийся сметаной.

На княжеском дворе тоже не происходило ничего примечательного. Вот и не взбрело князю в голову посмотреть-таки, как обучаются его будущие дружинники.

Стоя перед дверью терема, где жил Ронунг, двое посыльных долго тянули жребий, кому из них сообщать Костолому о воле владыки. В конце концов они порешили войти одновременно и передать повеление князя в один голос. Кулаки Ронунга могли, конечно, обрушиться сразу на обоих вестников, но если взять в расчет то страшное похмелье, в котором пребывал дядька, этого можно было и избежать.

Выслушав княжеский приказ, Костолом поискал глазами кувшин с брагой или вином, но не нашел и помрачнел.

– Что стоите? – прорычал он на посыльных: – Бегите к князю, скажите, что я сейчас буду. А потом идите на двор к этим дармоедам и передайте, что я велел им строиться в ряд. И что бы к нашему с князем приходу все были построены! Поняли?

Посыльные закивали головами.

– Ну, так кила! [198] – рявкнул Костолом.

Когда он пришел на наряднический двор, Гостомысл был уже там. Вид князя не предвещал ничего хорошего, – ждать он не любил. Владыка ходил вдоль кривого ряда новобранцев, многие из которых пребывали в этом звании уже не один год, и теребил седой ус.

– Ну, – вместо приветствия сказал князь: – Показывай.

Владыка сел на скамью, заблаговременно принесенную челюдью. Его сотники и заслуженные дружинники стали по бокам.

Гостомысл повелел «показывать». Но в сведенную похмельной болью голову Ронунга не могла пробиться ни одна мысль о том, что именно он должен показывать. Если когда-то в его голове и обитала варяжская военная наука, то за годы прошедшие в пьянстве от нее не осталось почти ничего. Костолом был уверен, что числится наставником в почет за какие-то заслуги. Но он ни как не предполагал, что это звание налагает на него какие-либо обязанности, кроме как держать нарядников в страхе.

Не иначе как у него при дворе появились завистники!

Эта жгучая мысль подсушила раскисшие от браги мозги норманна. Он приосанился. Шаг его стал тверже.

Ну, что же сейчас он покажет! Сейчас он покажет своему недругу, кто бы он ни был и как бы близко к князю не стоял, что будет с ним, когда его личина будет сорвана и Костолом доберется до него своими не знающими пощады руками!

Оставалось только выбрать кого-нибудь из нарядников, чтобы сделать из его изуродованного тела послание недоброжелателю, дескать, с тобой будет то же самое. Ронунг шел вдоль строя и что-то зычно врал про военное искусство и про ту честь, которую оказал им князь, придя на их урок. А тем временим он выискивал жертву. Этот слишком ничтожен. Этот трус. Этот тупой, как полено, такого и убить непочетно. Этот каждую седмицу поил его вином. Зачем рубить сук, на котором сидишь? Этот тоже частенько заглядывал в терем дядьки в обнимку с Квасурой. Похоже, что Костолом дошел до «бывалых» нарядников. Пусть живут. Надо выбирать из тех, что только напросился на княжескую службу.

Незнакомых лиц в ряду оказалось на удивление много. Неужели он так давно не приходил на двор нарядников? Разрази его Один, похоже что так оно и было. Надо будет впредь наведываться сюда чаще. Так кого? Кого из них принести в жертву своей грядущей мести?

Может быть вот этого рыжего? Стоит, ухмыляется. Руки в боки. Здоровый, как бык. Тем лучше. Нагляднее.

Теперь надо было обставить все как урок…

Когда Ронунг остановился напротив Олькши многие из нарядников потихоньку выдохнули, радуясь тому, что Костолом, кажется, нашел себе игрушку. Рыжего верзилу на дворе не очень жаловали. Был он заносчив и все твердил, что скоро станет настоящим дружинником, поскольку сам князь звал его на службу.

– Ты! – сказал Ронунг больно ткнул пальцем в грудь Ольгерда: – Ты, чухонский выродок, в чем состоит главная заповедь дружинника?

Олькша молчал. Откуда ему было знать какие-то там заповеди.

– Что ты молчишь, как ошметок грязи на свиной жопе? – рявкнул на него Костолом: – Говори немедленно, ягонская падаль.

Ноздри Рыжего Люта начали дрожать. Волькша хорошо знал, что за этим последует: еще немного и Ольгерд вспыхнет, как сухая стружка.

– Конечно, болотные твои кишки, – измывался тем временем норманн: – Ты даже говорить не умеешь! Или от страха уже в портки наложил? Ну, как? Ну, как, я вас спрашиваю, можно учить весь этот сброд кригсконст, [199]когда они даже рта не раскрывают?!

– Вот ты, безмозглый червяк, сын коровы и лягушки, – вновь насел он на Ольгерда: – можешь ли ты выйти против меня один на один?