Сергей Шведов - Соколиная охота

– Вы, как всегда, правы, монсеньор, – склонился в поклоне Доменик. – Я поговорю с Раймоном.

Для Раймона напоминание отца Доменика, нового аббата монастыря святого Лаврентия, стало неприятным сюрпризом. Он уже и думать забыл об этом странном договоре, заключенном в Риме, не говоря уже о давно растраченных деньгах. Конечно, можно было бы рукой махнуть на слово, данное пятнадцать лет назад странному чужаку, но в данном случае напоминание прозвучало не из уст бека Карочея, давно уже, возможно, сгинувшего в своей Хазарии, а из уст посланца монсеньора Николая, которого многие прочили в преемники папы Григория. Ссориться с монсеньором Николаем графу Лиможскому не хотелось. Секретарь папской курии славился мстительным нравом, и, надо полагать, он найдет способ посчитаться с забывчивым сеньором и без участия бека Карочея.

Еще одной неприятной неожиданностью для Раймона стало известие о возвращении из дальнего похода ярла Воислава Рерика. Только этого человека сеньорам Западного франкского королевства сейчас и не хватало. Чего доброго, варяг вновь вмешается в дела, совершенно его не касающиеся, и разрубит мечом клубок интриг, в котором сеньоры уже окончательно запутали и короля Карла, и его малолетних отпрысков. Какое счастье, что императрица Юдифь умерла, иначе эта ведьма непременно вновь натравила бы варяга на своих врагов.

Поговаривали, что императрицу отравили. Очень может быть, но, во всяком случае, не Раймон Рюэрг всыпал яд в ее кубок. У Юдифи было слишком много могущественных врагов, чтобы она смогла без проблем дожить до глубокой старости. Впрочем, у графа Лиможского врагов не меньше, к тому же он мог нажить и еще одного, быть может, самого могущественного, что в будущем сулило ему массу хлопот.

– Аббат Доменик, передайте монсеньору, что граф Раймон Лиможский не бросает слов на ветер.

Это заявление было подтверждением обязательств, взятых на себя много лет назад, и Раймон отдавал себе в этом полный отчет. Надо полагать, и будущий папа понимает, какую ношу он взвалил на плечи графа Лиможского. Устранив девчонку, он наживет сразу двух лютых врагов: коннетабля Гарольда Рюэрга и ярла Воислава Рерика.

В свое время Раймон недооценил своего младшего брата. Гарольд оказался не так глуп, как он предполагал. За эти пятнадцать лет младший из Рюэргов вознесся так высоко, что имел все основания посматривать на старшего брата сверху вниз. И далеко не последнюю роль в его возвышении сыграла женитьба на Хирменгарде, вдове графа Гонселина Анжерского и старшей дочери коннетабля Виллельма. Этому браку не помешали даже весьма непристойные слухи, которые словно шлейф тянулись за новобрачной. Взять хотя бы ее старшего сына Олегаста, который ныне по милости короля Карла именуется графом Анжерским. И это притом, что только слепой не видит в нем сына ярла Драгутина, ибо Олегаст Анжерский как две капли воды похож на наглого варяга, многим в Париже и Нейстрии намозолившего глаза. Именно Хирменгарда родила эту самую Ефанду, которая ныне стала головной болью Раймона.

– Граф Эд уже покинул Лимож? – спросил Раймон у центенария Гуго, застывшего у стола в почтительной позе.

– Пока нет, сеньор.

– Пошли кого-нибудь за ним. Скажи, что я хочу его видеть.

Центенария Гуго граф Лиможский унаследовал от Бернарда Септиманского. После казни несчастного графа, потрясшей как Нейстрию, так и Аквитанию, Гуго сам напросился на службу к Рюэргу, и Раймон ни разу не пожалел, что пригрел старого интригана. Центенарий прошел хорошую школу при Бернарде Септиманском и без труда распутывал самые сложные петли, которыми многочисленные враги пытались удушить графа Лиможского.

Граф Орлеанский приезжал в Лимож неспроста. Хитроумному Эду нужен был еще один союзник в противоборстве с королем Карлом и королевой Тинбергой. Эта дамочка ловко попользовалась любвеобильным графом, но потом, когда нужда в нем отпала, выставила его за дверь, заменив более молодым и покладистым любовником. Над самолюбивым графом Орлеанским смеялись жители не только Нейстрии, но и Франкии и Аквитании. Немудрено, что граф Эд затаил злобу и на свою коварную любовницу, и на короля Карла, которого в данном случае вряд ли можно было хоть в чем-то обвинить.

Однако, по мнению сеньоров, король слишком многое позволял своей супруге, которую, между прочим, не без оснований обвиняли не только в супружеской неверности, но и в измене христианской вере и даже в участии в языческих мистериях. Впрочем, многие, и в их числе граф Лиможский, полагали, что именно это обстоятельство и сделало Тинбергу столь популярной среди простонародья, что с ней вынужден был считаться и король Карл.

– Ты изменил свое решение, граф Раймон? – спросил Эд Орлеанский, присаживаясь к столу напротив гостеприимного хозяина.

– Скажем так, изменились обстоятельства, – вздохнул Раймон. – Ты же слышал, что ярл Воислав захватил Фрисландию, а дурак Лотарь не нашел ничего лучше, как назначить его маркграфом Ютландским.

– Не такое уж глупое решение, – покачал головой граф Орлеанский. – Особенно если учесть, с кем ему приходится иметь дело.

– Пожалуй, – нехотя согласился Раймон. – Воислав Рерик ограбил более десятка богатейших арабских городов, и ему хватит золота, чтобы набрать целую армию.

– Так ты считаешь, что участь Лотарингии решена?

– Этому человеку нужна не Лотарингия, а империя. Ты, конечно, слышал о пророчестве грека Константина?

– В нем, кажется, речь шла о третьем Риме? – наморщил лоб Орлеанский. – Но ведь еще стоит первый Рим!

– Скажем так, едва стоит, – криво усмехнулся граф Лиможский. – Еще одно нападение арабов, и о Вечном городе можно будет забыть. К тому же пророчество Константина можно трактовать по-разному. Первой была империя Меровингов, второй – империя Каролингов, так почему бы не возникнуть империи Рериков-Рюэргов.

– Я что-то не пойму тебя сегодня, Раймон, – рассердился Орлеанский. – Ты что, предлагаешь мне стать вассалом императора Воислава Рерика?

Все-таки благородный Эд здорово постарел за эти годы. От былой красоты не осталось и следа. Немудрено, что разборчивая Тинберга выставила его из своей спальни. К сожалению, поблекла не только красота графа, но и его разум.

– Я что, похож на идиота, Эд?

– Но ведь ты сказал об империи Рериков-Рюэргов?

– Это не я сказал, граф, а грек Константин. После принятия королем Хлодвигом христианства царственный род Меровингов распался на христианскую и языческую ветви, после чего всю Европу охватила смута. И только снова соединив обе эти ветви, мы наконец обретем утерянное благолепие.

– И что будет венчать это единение и благолепие – крест или руны?