Азамат Козаев - Ледобой. Круг

– Вернин Губчик?

– Да. Как остальные ночуют – ума не приложу.

– А вдруг они городские? Наняла в городе. День ходу сюда, день обратно. Из-под крыши вышли, под крышу вернулись.

Безрод молча покачал головой. Нет, не городская дружина. Сапоги побиты пылью и камнями, шли издалека все вместе, Верна и они. Ни одеял, ни шкур у седел не было, даже на лапник не худо бросить что-нибудь. Здесь же ничего. Только плащи. Странная дружина.

– Скоро утро, – пошептал сникший балагур.

Безрод встал с лавки, достал меч – свой и тот, что остался после давешнего набега лошадников, – правильный камень, тряпицу и сел к маслянке.

– Спать нам теперь вовсе не придется.

– Почему?

– Всякое может случиться, – вытащил меч из ножен, провел по клинку ладонью. – Будь готов. Оседлай лошадей, собери в дорогу припас, все движимое приторочь к седлам.

Тычок затих под шкурой, будто съежился.

– Гарькиного Уголька тоже?

– Да…

Утром Верна проснулась от глухого, невыразительного шума. Девятеро никогда не будили сами, если не оговаривала такое с вечера, и теперь не стали, но отчего-то пребывали на ногах все до единого. Мечи обнажены, сами глядят вперед, на поляну. Продрала глаза. Солнце только-только поднялось, ночная прохлада еще не изгнана, лучи гладят веки, хочется лежать и нежиться под теплым одеялом из шкур. На поляне молча сидит человек в красной рубахе, кусает стебель травы, ждет. Ближе не подходит и знать о себе не дает. Молча подошел, молча сел на валежину.

Верна поднялась, из подвесного меха умылась, пригладила волосы, влезла в броню.

– Ты готов? – подошла ближе. У человека на солнце одна тень, а тут стало десять.

– Да.

– Ненавижу всех вас, – буркнула и сплюнула. – Жизнь поломали. Ненавижу!

Безрод слушал и смотрел молча. Кивнул. Ненавидит, и ладно.

– Одно помни: следующий – Тычок. На мясо изрублю горлопана, воронью скормлю!

Сивый на мгновение замер, Верна ждала чего угодно – вопроса, плевка, оскорбительного жеста, – только не того, что последовало. Равнодушно кивнул, и вновь мерно заходила челюсть.

– Убейте его! – еле проговорила. Слова не хотели соскакивать с языка, за зубы цеплялись, ровно дети, которых сует в печь страшная бабка-ворожиха. – Ты и ты!

Семеро при ней остались, двое ушли вперед. Балестр и Белопер. Сивый встал с бревна, рывком сдернул с клинков ножны, бросил под ноги.

– А Вылега помнишь? – крикнула, чтобы в бешенство ввести. С любым из девятерых рубиться нужно отчаянно, себя забывая, иначе ничего не получится. Сивый в бешенстве становится неистов… по крайней мере, должен таковым стать. Правда, никогда еще не видела Безрода обозленным, даже тогда, на ладье Круглока, когда смотрела в мир его глазами. Не почувствовала всепожирающего бешенства, хоть ты тресни. – Об одном жалею, что успел тогда, не дал нам соединиться.

Во все глаза искала на лице бывшего мужа признаки гнева – не нашла. Косит исподлобья, переминается на ногах. Рубаха кое-где взмокла, значит, разогрелся, размялся, не холодным вышел на поляну. Броню вовсе не надел. Деревня далеко, забот у поселян – возок с маленькой тележкой. Конечно, хочется посмотреть на поединок, да работы невпроворот. И боязно. Чужаки дерзкие, наглые, им человека зарезать – что наземь сплюнуть, а Косищу, Перепелку и Лобашку хоть силком тащи на поляну – не пойдут. Даже бабье любопытство имеет предел. И Безрод запретил нос на поляну совать.

Балестр и Белопер зашли с двух сторон, и как ни хотела Верна посмотреть – зажмурилась. Не нашла сил. Быстрее молнии просвистят мечи, раздастся глухой вскрик, и рухнет наземь то последнее, что держало на белом свете и давало силу жить. В прах рассыплются остатки сердца, душа окаменеет, и станет уже все равно, выходить замуж за страшного жениха или не выходить. Вот сейчас, вот сейчас… вскрик.

Звонко пропели мечи, и все пели… пели… Открыла глаза. Уже отвыкла от звука мечей, полгода не видела сколько-нибудь продолжительной схватки с участием девятерых. Все больше короткие одно– и двухходовки: встретил чужой клинок, ударил, а то и вовсе развалил пополам, сыграл на опережение.

Теперь же на поляне полновесно звенела всамделишная схватка, только мечи пели так быстро, что клевки лезвия о лезвие слились в высокий нескончаемый гул. Ухо, привычное отбивать в обычном бою удар от удара, теперь не слышало ничего, кроме протяженного звона, ровно ударили в колокол, и плывет над землей тягучее послезвоние. Рот раззявила. Как если бы жила в поселении калек, где все еле ходят, колченожат с палкой, а потом через село промчался скороход, и только пыль столбом встала.

На поляне творилось невообразимое. Глаз не успевал за всем, что делали бойцы, изумление сменилось восхищением, потом подобрался ужас. Что они делают? Так частенько бывает, когда смотришь на раскрученный, полосатый круг – накатывает сонливость, глаза перестают видеть, все вокруг мутнеет и отодвигается к дальнокраю. Как?! Как Сивому это удается? Как не лопается сердце, не рвутся сухожилия, не скрипят мослы, не кипит в жилах кровь? Бывший муж орудует двумя мечами… как будто успевает… как будто не ранен…

– Успей, только успей! – прошептала и сжала пальцы в кулаки. Молодчага, сделал то, что до сих пор не удавалось никому против жуткого десятка, но долго ему не продержаться.

Ровно ленты полощутся на ураганном ветру, видишь только мельтешение, слышатся частые, дробные хлопки. Семеро смотрели за поединком во все глаза, но не вмешивались. Подопечная жива-здорова, и ладно. Молча таращились вперед и даже на месте не переступили, словно бодаются на поляне всего-навсего шальные лоси. Спокойны и умиротворены.

– Ну же, ну же! – шептала Верна. – Давай!

Еще немного, и человеческих сил просто не останется. Дыхания не хватит. Ни за какие коврижки не согласилась бы оказаться в теле Безрода сейчас, как тогда на острове. Ни за что! Не просидела бы ни единого мгновения. Выкурили бы нестерпимый жар и боль.

А когда окрестности затопил протяжный стон, да такой странный, что не сразу распознала в оглушительных раскатах человеческий голос, прикусила губу. Словно гром, падает из небесной сини, раскатывается по земле, нарастает и рвет уши. Мельтешение на поляне сломалось, от него отвалилась недвижимая часть, какое-то время постояла и рухнула наземь. Белопер лежал и больше не шевелился. Верна закрыла рот руками. Один из девяти пал! Глазам не поверила. Долгие месяцы только о том и мечтала, во снах видела.

Безрод больше не стоял на ногах – висел на противнике, словно охотничий пес на медведе. Несколько мгновений бойцы ломали друг друга, схватившись намертво, Сивый бросил один из мечей, спеленал Балестра могучим объятием, завел второй меч за спину и замкнул руки на клинке в кольцо.