Азамат Козаев - Ледобой. Круг

– Выдь на улицу, дело есть!

Тычок пожевал губу, однако вышел. Огляделся и напустился на меня:

– Чего шумишь?! Вот Гарька вернется, оба по шее полу…

– Давай деньги!

– Какие деньги?

– Хороши мы с тобой! Человек проснется, встанет, а ему надеть нечего! Не рубаха, а дырка на дырке! Поеду в город, новую возьму.

Старик смотрел на меня как на полоумную. Дескать, Безроду бы ворожца, а она про новую рубаху толкует!

– Давай, давай. Он встанет, обязательно встанет. Сегодня кончился девятый день.

Егозливый старик огляделся, ужом порскнул в палатку и сунул мне в руку деньги.

– Красную! – только и услышала я.

На скаку оглянулась и крикнула:

– Обязательно красную!

Показала нашей коровушке язык – она как раз возвращалась после очередной постирушки, – состроила рожу и, больше не оглядываясь, припала к шее Губчика.

Верна уехала, и Тычок вздохнул. Слава за это богам, уж больно глаза она Гарьке намозолила, того и гляди, случится еще одно смертоубийство. Старику и одного болящего вышло много, еще неизвестно, кто помрет раньше. Ох, девка, учудила, ох учудила!

Неопределимых годов мужичок почесал загривок. А ведь правду сказала, девятый день закончился. Дадут боги, хоть вздохнет Безрод громче обычного. Думал балагур, жизнь отлетает, когда рухнул Сивый под ударом Верны. Да так и было, оба упали. Гарьку уговорил никому об этом не рассказывать, но отпустил сознание едва не раньше Безрода. Испугался. Столько боли по полю разлили, что замутило Тычка. За какие прегрешения Сивому такое выпало? Когда же дадут человеку пожить спокойно?

– Уже вернулась, Гарюшка? Быстро ты!

– Крови меньше, потому и быстро. А где эта… неужели уехала? Наконец-то!

– Нет, милая, Верна в Срединник умчалась. Говорит, встанет человек, осмотрится, а надеть и нечего. Рубаха под мечами вся расползлась. Дырка на дырке. А зачем дырки латать? Правда ведь? Нужна новая рубаха, как пить дать нужна!

– Не о рубахе нужно думать. Лучше бы ворожца привела, а еще лучше сменяла бы жизнь на жизнь! Одним хорошим человеком прибыло бы, одной гадиной стало меньше!

– Так прибудет еще! Девятый день кончился, Гарюшка!

– Жаль, ворожца притащить нельзя. Плюнула бы на все и приволокла из города! Стал бы упираться – опоила, мешок на голову и бросила, как скотину, поперек седла!

– Сама ведь знаешь, Безродушка не велел. Сказал, дескать, все оставь как есть. Выживу – выживу, а нет – так захотели боги. Мол, это и будет самое верное знамение.

– Он ведь только нам запретил, а ей нет!

– Верна тоже девка не глупая. Видела небось, что мы ворожца не привели, вот и подумала, что для того есть особая причина. Соображать надо!

– Как ты все за нее объяснил!

– Так разве Безродушка выбрал бы глупую?

Гарька промолчала, отошла, присела у Безрода. Ей, бедняге, тоже нелегко приходится. Неопределимых годов мужичок, чего только в жизни не видел, а тут растерялся. Ни слова Гарька не говорит, что у нее внутри – поди пойми. Чего за Сивым таскается, чего хочет, на что надеется? И самое главное – любит или нет? Баба все же. За то время, что вместе бредут, ни словом не обмолвилась. Кремень!

За полдень Тычок погнал Гарьку спать, сам сел у Безрода. Сидел и вспоминал. Жизнь свою безрадостную. Сына, жену, безвременно погибших. Что видел за долгие годы? Хорошего – только с воробьиный носишко. Горемыка, недотыкомка, везде как кость в горле. Сделай то, принеси это, пошел вон, старая развалина. Вот тебе, Тычок, и ласка! А появился Безрод, и ровно лето для старика началось. Тепло стало, будто согрелся. Уж как в Сторожище ни пугали… дескать, взгляд у Сивого мерзлый, значит – недобрый. Убьет и как звать не спросит. Оставит под кустом и даже не погребет как положено. А сколько раз отвечал злым языкам, дескать, гол как сокол, что с нищего взять? Были бы полные сундуки золота – еще понятно, а так… И кто оказался прав? Видать, сами боги толкнули на ту дорогу, где Еська-дурень расталкивал людей, не глядя под ноги…

С мысли сбил какой-то посторонний шум. Старик выглянул и обмер. Замечтался, не заметил, как стемнело. А по ту сторону поляны кто-то развел костер. Вот ведь нелегкая принесла! Безроду теперь покоя бы, нет же! Ходят и ходят! Тычок долго смотрел на костер, ждал, что новый сосед придет знакомиться да пустые руки показывать в знак добрых намерений, – не дождался. Ночевщик все ходил вокруг огня, круги нарезал. В сумерках было плохо видно, старик так и не разглядел, кого судьба привела. Только и увидел длинную черную одежду до самых пят. Вроде плащ, а может, и не плащ.

…Поразили глаза Безрода. Холодные, синие. Словно в речной полынье небо отразилось. Будто глядишь в студеную воду, и самому холодно становится. А Еська-дуралей потому осторожности не проявил, что вообще на людей не смотрел. Пялился поверх голов и никого не замечал. Всех считал ниже себя. За то и получил. Здрав Молостевич, долгих лет ему жизни, раньше всех разглядел в Безроде крутой нрав и остальных предостерег. Те четверо недоумков его не слышали, за что и поплатились. И глаз Безродовых не видели, потому что ночью напали, а ведь всем известно – гляди человеку в глаза! Не удосужились поинтересоваться, кого убить придется? Ну да боги им судьи. В Сторожище гудели, будто нечестивого свидетеля Безрод порешил прямо на судилище, на глазах князя и дружинных. Своими глазами Тычок не видел, но зря гудеть не стали бы. Так и не спросил, врут или правда?..

Что за напасть? Опять кого-то принесло? Так и есть, был один костер, стало два. Размечтался старый хрыч, перестал держать ухо востро. Новые соседи встали по разным сторонам поляны. Вроде и дело обычное, сколько на этой поляне народу переночевало, а только неспокойно стало Тычку. Заполучил в руки что-то стоящее и дрожал над ним, боялся удачу спугнуть. Береженого боги берегут. И Верна куда-то запропала. С нею всяко спокойнее. Как-никак острый меч и пара крепких рук. Лишними не будут.

Когда совсем стемнело, Тычок услышал чужие крадкие шаги у самой палатки. Осторожно выглянул. Как будто ходит кто-то вокруг, травой шуршит.

– Никак в гости пожаловал, добрый человек? Чего же не объявишься? Травой в темноте шуршишь…

Спугнул. Экий нерешительный. Должно быть, страшно одному ночью, вот и решил пососедиться, а как подошел – испугался. Бывает. Старик с досады плюнул. Оборвали. Так сладко мечтать…

А когда Безрод заступился перед дружинными на княжьем дворе, Тычку словно под дых заехало. Так давно не чувствовал ничего и близко похожего, дыхание перехватило. Ком в горле встал. Думал, так и жизнь окончится, в коровьем хлеву, в навозе, на сенце. Лишь бы Сивый на ноги поднялся. Вместе выстроят дом. Большой и крепкий. Хлевок рядом поставят, для начала заведут пару-тройку коровенок. Бурую назовут Буренка, пегую – Пеструшка, черную – Ночка. Тычок сам доить станет, никому не доверит. А когда пойдут у Безродушки дети, на коленях станет катать, свистульки нарежет, а байки рассказывать остережется, пусть подрастут…