Маргит Сандему - Кровавая месть

— Мы слышали. Но прочь все кошмары, теперь тебе лучше, не так ли?

«Опять эти страхи. Забыть, забыть, забыть их!»

— Да, мне теперь гораздо легче дышать. Никакой боли. Но я так устала!

— Мы это понимаем. Маттиас говорит, что ты на пути к выздоровлению. Доминик снова на ногах. Скактавлу уже лучше.

— Я могу их видеть?

— Скактавла — нет, он прикован к постели.

— А Доминика?

— Он был здесь несколько раз. Вчера приходил.

«Как чудесно узнать об этом! Я чувствую, как мой рот растягивается до ушей в улыбке. Темные мысли кружатся надо мной».

— А воллерский помещик? А судья?

— Судья отстранен от должности, осужден и казнен.

«Дрожь пробегает по моему телу».

— Значит, я сею вокруг себя смерть?

— В этом не твоя вина. Его приговорили к смерти за издевательство над Скактавлом и за массу других преступлений. У нас теперь новый судья, справедливый и здравомыслящий, он тебе наверняка понравится. Что же касается Воллера, то с ним еще вопрос не решен. Речь идет о кровной вражде: частично между Воллером и Свартскугеном, частично — между свартскугенцами и нами, а также между Воллером и нами.

— Но у нас никогда не было никакой вражды со Свартскугеном!

— Ты знаешь, как они ненавидели нас. Конечно, теперь с этим покончено. Вражда между Воллером и Свартскугеном куда более серьезная, чем все думали. За эти годы свартскугенцы убили восемь воллерцев, а те, в свою очередь, убили десять свартскугенцев. Конечно, на это ушло пятнадцать лет, но все-таки!

— Господи, ведь это же безумие!

— Так оно и есть. И последней каплей было то, что вы с Эльдаром убили Монса Воллера, наследника помещика. Так что с этого момента кровная месть коснулась и нас.

«Чувство раскаяния. Руки, закрывают лицо».

— Я так противна самой себе, отец. Мне так неприятно все это!

— Ты поступила так, как сумела, никто тебя не винит. Ты не должна убиваться из-за этого. А теперь отдохни, я скоро вернусь.

— Отец, значит, все воллерцы и свартскугенцы признаны виновными?

— В этом как раз и пытается разобраться нотариус. Все это кажется ему очень запутанным. Воллерский помещик — жуткий человек, но он один не должен нести наказание. С другой стороны, свартскугенцы столько вытерпели от него…

— Все ясно…

— А теперь спи. Тебе нужно много спать, чтобы набраться сил.

— Да, отец, попроси маму, чтобы она принесла мне зеркало. И гребень!

— Вот теперь я вижу, что ты начинаешь выздоравливать!

К ней пришел Никлас, еще совсем недавно отворачивающийся от нее с раздражением и горечью, занятый самим собой.

Оба тяжело переносили это — она не могла смотреть ему в глаза, а он ничего не замечал вокруг себя.

Сев на край постели, он взял ее за руку, виновато и смущенно улыбнулся.

— Прости меня, Виллему! Последнее время я был сам не свой.

— Ты ни в чем не виноват, — с сочувствием ответила она.

— В тот раз я понял по твоим глазам, что сделал тебе больно. Твое лицо всегда было для меня открытой книгой. И мне было тяжело оттого, что я бросил тебе в лицо грубые, обидные слова. Я косо смотрел на тебя, потому что ты изнывала от своей несчастной любви, не обращая внимания на чувства других. Но теперь я понял, что сам поступал так же. Человек в таком состоянии погружается в себя, становится бесчувственным по отношению к окружающим.

— В самом деле! — согласилась Виллему, готовая простить ему все. — Но я сама вела себя глупо в тот раз. Как я могла скорбеть о таком…

Она оборвала себя: слово, которое она собиралась произнести, было не особенно приличным.

Среди ее родственников Никлас был самым придирчивым к выражениям. Виллему же употребляла подчас всякие соленые словечки, но хорошо знала, когда их можно сказать, а когда — нет.

Никлас печально улыбнулся.

— И теперь это Доминик?

— Я не стану этого отрицать, — вздохнула она.

— Тогда мы с тобой в одной лодке, ты и я.

— Абсолютно верно. И Ирмелин. И Доминик.

— Да. Знаешь, в последнее время я много размышлял над этой древней легендой.

— О чем?

— О котелке.

— Который нужно откопать? Чтобы снять это проклятие?

— Вот именно.

— Мы должны попытаться это сделать, — глубокомысленно произнесла она. — Но ведь мы ничего не знаем. Совершенно ничего!

— Говорят, что Колгрим кое-что знал. И дед Доминика Тарье. Но оба они умерли.

Виллему вспомнила о своем странном переживании на чердаке, где она была вместе с Ирмелин. Когда-нибудь она расскажет ему об этом.

Но не сейчас.

— Мне кажется, это звучит устрашающе.

— Да, но что же они могли знать? Мысли об этом приводят меня в отчаяние.

— Никлас, — тихо сказала Виллему, — это то самое, к чему призваны ты, я и Доминик? Найти котелок?

Некоторое время он молча смотрел в пространство, потом сказал:

— Доминик говорит, что нет. Мы обсуждали с ним это. Ты ведь знаешь, он чувствует все острее нас с тобой. Я предназначен для того, чтобы лечить людей, в тебе таятся мощные силы, которые еще не нашли себе применения, и Доминик говорит, что это страшные силы. Он видел их отсвет. Доминик ясновидец, он может видеть сквозь стены — сквозь стены будущего тоже. Он говорит, что котелок здесь ни при чем. Другое дело — проклятие Людей Льда.

— Но ведь он не знает, что должно произойти?

— Нет, он просто чувствует страх.

— Я тоже.

— И я. Я весь переполнен страхом.

Она взяла его за руку.

— Знаешь, что я хочу и на что надеюсь?

— На что?

— Что мы будем вместе. Все трое.

— Я тоже на это надеюсь. Ты простила меня?

— Разве я могу не простить тебя, когда мы больны одной и той же болезнью? Хорошо, что ты пришел.

Он встал, и она посмотрела на него снизу вверх: изящный, белокурый юноша с чуть раскосыми глазами и выступающими скулами.

— Никлас, — сказала она. — Ты совсем не похож на своих степенных, упитанных, сердитых родственников — на деда Бранда, твоего отца Андреаса, старого Аре.

— Говорят, я похож на Тарье, — засмеялся он. — Дай Бог, чтобы я унаследовал и его душевную силу!

— Но он умер. Не смог противостоять проклятию.

— Да, он умер, — печально сказал Никлас.

И снова их охватил дикий страх.

Виллему нашла его руку, и он ответил ей крепким пожатием. Они чувствовали себя такими бесконечно маленькими по сравнению с тем неизвестным и непостижимым, что должно было однажды им встретиться.

Но когда? И в какой форме?

Через день Виллему разрешили сидеть.

И тут пришел Доминик.

Но он пришел не один: с ним были ее отец и мать — как стражи морали. Или, возможно, не морали: скорее всего, они боялись того, во что может вылиться беседа между молодыми людьми.

Сев на край постели, Доминик взял ее ладонь в свои руки.

Она с молчаливым восхищением смотрела на него.

— Виллему, я…