Маргит Сандему - Околдованная

— Но ты такая. Могу ли я… приехать и навестить тебя?

Силье испуганно посмотрела на него.

— Со всем почтением, разумеется, — улыбнулся он. — Я хочу только иметь право поговорить с тобой. Ты такая умная.

Как она ни старалась, она не могла припомнить, чтобы сказала сейчас что-то умное. Несколько испуганных восклицаний — это было все.

— Но я еще не смогу приехать в ближайшее время. За нами охотятся, и мы должны скрываться. Можешь поверить, я веду одинокую жизнь. Но как только подручные фогда отправятся в другое место, я приеду.

Она ощущала руку под своим подбородком как чужую, непривычную. Никогда еще мужчина не дотрагивался до Силье таким образом. С попытками изнасилования она сталкивалась уже не раз. Но она была так настроена защитить свою честь до конца, что становилась жестокой. До сих пор она с этим справлялась.

Конечно, рука Хемминга была не такой горячей, как у другого. Та была осторожной, сильной рукой, но это же совсем разные вещи…

О, почему она думала о том человеке теперь? Рядом же был Хемминг, он смотрел ей в глаза своими красивыми голубыми глазами и чуть грустно, печально улыбался. Бедный юноша, быть таким гонимым и несчастным!

— Разумеется, вы можете навестить меня у Бенедикта, — сказала она нетвердым голосом. — Я позабочусь о том, чтобы приготовить для вас званый обед.

— Нет, нет, — прошептал он. — Никто не должен знать. Никогда не знаешь, где сыщутся предатели.

Бенедикт позвал их снизу, и они спустились.

— Может, ты надумала поселиться наверху, Силье, — сказал художник, бросив на нее испытующий взгляд. Она ответила ему только сияющей смущенной улыбкой, отчего его взгляд сделался унылым.

— Ты выглядишь, как кошка, только что съевшая крысу, — сказал он кисло.

— Сейчас вы гадки, господин Бенедикт! — сказала Силье со вздохом сожаления.

Оба мужчины покинули церковь, а они продолжали свою работу.

— У тебя много хороших качеств, Силье, — обратился к ней Бенедикт, — но, кажется, тебе недостает юмора.

Она задумалась.

— Вы правы, — согласилась она. — Раньше я могла шутить и почти во всем видела смешное. Но всего несколько недель тому назад я потеряла всех моих близких. Смех застрял в моем горле, а мое чувство юмора убито.

— Конечно, дружок, — сказал он виновато. — Я не подумал об этом. Я считал, что только я скорблю, такой уж я эгоист. Радость еще вернется к тебе, ты увидишь. Но… ты должна быть немного осторожней с этим юношей.

— Я знаю, — ответила она. — Но я не думаю, что он так плох, как о нем многие болтают. Может быть, он просто несчастен. Мне кажется, что он красивый, мягкий и участливый.

— Да, — вздохнул Бенедикт. — Это как раз то, чего ты должна остерегаться.

Роспись в церкви была закончена, и Силье вернулась к работе на хуторе.

Однажды Силье случайно услышала разговор, в котором участвовали несколько взрослых людей. Тогда она поняла из него очень мало. Но теперь услышанное стало приобретать смысл. Один из гостей говорил о том, что люди заключали в себе три силы. Созидающую, сохраняющую и разрушающую. Он сказал, что представители одних профессий воплощали эти все силы в чистом виде, а других — только какую-то определенную. Работа домохозяйки относилась, очевидно, к наиболее характерным видам сохраняющей деятельности. Силье была почти лишена этого превосходного качества. Правда, она делала то, что ей предлагалось, с чувством долга и добросовестно. Но она не чувствовала никакого интереса к такой работе. Она испытала опьянение от творчества художника и знала теперь, что это именно то занятие, где она была на своем месте. Других мест не было. Она не была большим художником, но имела душу, которая на протяжении тысячелетий мучит и вдохновляет художников.

Но, поскольку она занималась на хуторе нелюбимой работой, то выполняла свои обязанности еще более ответственно. Ей было невыносимо видеть, что красиво накрытый стол опустошался, а прекрасно украшенное блюдо разрушалось. Она не могла спокойно смотреть, как чисто выскобленная кухонная скамья нагружалась грязными тарелками и горшками, зная, что все это нужно будет чистить снова и снова. Вечно повторяющаяся работа в доме, на скотном дворе и в конюшне мучила ее больше, чем она осмеливалась признаться самой себе. Творческий человек создает, как правило, какую-то вещь один раз и никогда больше. При повторении теряется что-то от творческого горения, движущей силы. Как подсказывал ей собственный опыт, вязание красивой кофты или выпечка пирога время от времени не помогали. Подобными занятиями были, строго говоря, ограничены творческие возможности домохозяйки. Силье сознавала, что принуждала себя делать повседневную работу. Она старалась побыстрее закончить чистку и мытье, так как все это приходилось повторять опять и опять. Ей хотелось грезить наяву, но она не могла себе это позволить на хуторе рядом с этими приветливыми людьми. Она вспомнила, что дома ее иногда называли ленивой. Большинство людей, очевидно, считают такими людей творческих и мечтательных. Бенедикт понимал ее состояние.

— В тебе течет кровь художника, Силье, хотя я и сомневаюсь в том, что твоя область именно живопись. Я полагаю, что твоя сила в другом, и ты еще не нашла свой путь. Тебе просто не повезло, что ты родилась женщиной. Поэтому у тебя вообще мало возможностей найти этот путь.

Она молча протестовала против этого. Быть мальчиком означало бы для нее еще большее невезение. Мечты молодой девушки, например, о Хемминге, были слишком прекрасны, чтобы их лишиться.

— Тебе нужно выйти замуж за богатого, — продолжал Бенедикт. — Иметь много слуг, тогда ты сможешь создавать столько произведений искусства, сколько захочешь! Тайно или явно. Богатый муж — твой единственный шанс.

Говоря это, Бенедикт выглядел очень грустным. Силье улыбнулась и сказала, что сомневается в своем замужестве с богатым. Но она заверила Бенедикта в том, что пока живет на хуторе, будет выполнять свою долю работы.

Она начала лучше понимать своеобразный язык Суль, девочка расширила свой словарный запас и стала более отчетливо выговаривать слова. Суль была как дикая кошка. Ее зеленые глаза искрились строптивостью, она была упряма, если что-то шло вразрез с ее желанием. Но иногда глаза девочки смотрели куда-то далеко-далеко, и это пугало Силье. О чем думала девочка? Что она видела?

Даг подрастал. Каждое утро Грета туго его завертывала, но позднее, днем, Силье старалась ослабить пеленания, и тогда ребенок переставал так отвратительно кричать. Было видно, что он блондин. Впрочем, он был еще слишком мал, чтобы иметь какие-то особенности. Силье только чувствовала, что она его любила, маленькую жизнь, найденную ею в лесу удивительной ночью.