Маргит Сандему - Странствие во тьме

— Жанна, Хуанита, Ханне, Женевьева… Как лучше теперь тебя называть?

— Х-ханне, — ответила она ужасным горловым голосом, и глаза ее заблестели.

— Хорошо, Ханне. Мой отец предоставит тебе работу сестры милосердия. Если тебе этого захочется. Ясным голосом она произнесла:

— О-о! Флорентийский соловей? Ходить от кровати к кровати с лампой и утешать умирающих?

— Вряд ли! Менять у них белье, когда они сходят под себя, поднимать и переворачивать тяжелых больных, получать нагоняи от до смерти уставших врачей…

— Вот как! Мне приходилось выполнять в монастыре и более трудную работу.

— Да?

— Нагоняи я получала каждый день, а одна из монахинь заболела отвратительнейшей экземой, другая же…

— Нет, постой, я верю тебе. Сам-то я не умею ухаживать за больными. Так ты хочешь?

— С большим удовольствием. Это будет моим новым призванием.

— Ханне, призвание — это хорошо, но ты будешь за это получать и деньги.

— Что? Деньги? Я не имею права брать деньги.

И тут она вспомнила, что свободна от монастырских правил и засияла, словно солнце.

Ханне внесла огромные изменения в повседневную жизнь уезда и, прежде всего, в жизнь виллы Вольденов. Вела она себя каждый раз по-разному. В один день поведение ее отличалось святостью. Сидела тихо и смиренно, перебирая пальцами четки, и отвергала все, что не имело отношения к богобоязненности. Современную женскую моду с ее короткими юбками и стрижку под мальчика считала отвратительными, называла «данью антихристу».

Юношей и мужчин называла греховодниками, несмотря на их поведение. Норвежцы в ее глазах были язычниками, а их церкви богохульством.

В другие дни она начинала шумно веселиться в ликующем восторге от того, что она снова живет. В такие дни она становилась дикой, и Ветле приходилось почти стеречь ее, чтобы она не оказалась в объятиях какого-нибудь бессовестного молодого парня.

(По правде говоря, он ревновал, но признаваться в этом не хотел).

Потом наступали сентиментальные дни… «Никто обо мне не заботится, мне на целом свете не на кого опереться». Эти дни были наиболее тяжелыми, ибо Ветле полагал себя обязанным убеждать ее в том, что все окружающие, и он в том числе, очень любят ее. Однажды он слишком усердно пытался утешить ее. Что тут началось! Он с трудом выбрался из этого боя и следует сказать не без повреждений. Такого он больше никогда не желал!

Были и тихие дни, когда она по-настоящему уходила в себя. Ее глаза становились грустными, и окружающие могли видеть, как глубока истинная ее вера в Бога. Все понимали, что ей сейчас очень трудно.

Но все это ушло в прошлое, когда она более или менее выучилась языку и смогла начать работать в больнице. Тогда окружающие ее люди поняли, что все ее недостатки не имеют значения и не стоят их внимания. Они узнали радостную и спокойную Ханне.

Ее любили. Она нашла свое место в жизни. Кристоффер, приходя домой, с радостью рассказывал, что старшая сестра в Жрамменской больнице очень довольна ею.

Жизнь радовала Ханне и она расцвела, словно роза.

Она не однажды могла бы уже испытать первые эротические приключения, ибо мужчины ходили вокруг нее толпами. Но, так или иначе, она всегда вовремя сдерживала себя и доверяла только своему опекуну Ветле. Сказывались ее богобоязненность, строгое монастырское воспитание, но, главное — огромная неразделенная любовь, которую Ханне питала к нему. Ветле пытался не обращать внимания на ее постоянные намеки, ибо считал, что оба они еще слишком молоды. Кроме того, ему нужно было думать об учебе. Учащийся не полезет в постель к девушке. Это означало бы пренебречь будущим.

Так протекала их жизнь на вилле.

До Рождества 1920 года, когда к ним приехала десятилетняя Криста Линд из рода Людей Льда и ее бесхарактерный «отец», Франк. Фамилией Линд Кристу называли только Люди Льда. Франк же утверждал, что ее следует называть так же, как и его, Монсен.

Однако им все было известно лучше его.

Ветле сидел и любовался своей очаровательной маленькой родственницей, Кристой, единственной, жившей не в их уезде, той о которой они бы с удовольствием заботились, если бы Франк разрешил им. Ему казалось, они для нее слишком великие безбожники. Это может ранить ее душу, считал он, и старался сделать так, чтобы она как можно меньше бывала на Липовой аллее и на вилле.

Ветле считал, что на свете нет ребенка красивее ее. Ей было от кого унаследовать такие прекрасные черты. Ее красота была столь же нежна, как и у ее матери Ваньи, и у Саги — Ваньиной бабушки. Дедом ее матери был сам Люцифер, а отец Кристы — выходцем из рода демонов ночи. Так что пусть Франк продолжает заблуждаться, считая себя отцом этого ребенка.

Ветле спокойно смотрел на Кристу, помогая Бенедикте, Мали и Ханне на Липовой аллее украшать рождественскую елку.

Она должна стать женщиной, у которой родится избранное дитя Людей Льда. Пока она этого не знала, а они решили ничего ей не говорить. Может, для нее лучше не знать. Будет ли она гордиться таким ребенком? Или будет страдать?

Ветле не мог ничем помочь, он немного завидовал ей. Подумать только, заполучить такого ребенка! И вообще быть уверенным в том, что дети будут. У самого же него никогда не будет детей — чтобы там Странник ни говорил. Не с кем заводить их! Нет, он останется бездетным!

Мысль показалась ему тяжкой и на глазах непреднамеренно появились слезы.

Он перевел затуманенный взгляд на Ханне и сквозь слезы увидел ее, как в калейдоскопе. Что-то кольнуло в сознании: неотвратимость, неизбежность, торжество.

У него же есть Ханне! Не его заслуга, что она все еще предана ему, ее чувства остаются прежними, несмотря на то, что он неоднократно отвергал ее. Но как долго это будет продолжаться?

Ветле поднялся. Никогда раньше он не чувствовал себя таким сильным и уверенным, как в этот момент.

— Ханне, у тебя найдется минутка свободного времени?

Она удивленно взглянула на него. Что-то изменилось в нем. Так он к ней никогда не обращался.

— Конечно, — произнесла она на своем ломаном норвежском языке.

Он попросил ее набросить на плечи пальто, накрыть голову и вышел вместе с ней из дома в звездный вечер.

Луна освещала старый сарай Липовой аллеи, где сейчас уже не было скота. Она светила на кузницу, которую Андре переоборудовал в доходную мастерскую по ремонту автомобилей, сияла в аллее, где росли теперь вместо старых новые деревья.

Эта аллея стала одной из достопримечательностей всего уезда. Никому в голову не приходила мысль о рубке деревьев. Вилла же как бы прильнула к ней. В усадьбе и липы все еще были живы. Люди знали, что это поместье является самым старым в уезде и его следует охранять!

Они стояли на лестнице и дышали морозным воздухом.