Маргит Сандему - Томление

— Выйди вон!

Обиженный Тарье направился к двери, за которой уже сидели в ожидании двое мужчин. В дверях он снова обернулся, тогда как все остальные в беспокойстве сгрудились над Суннивой, которая кричала беспрерывно, совершенно обезумев от боли.

Выкрики Лив и Ирьи почти были неслышны из-за воплей Суннивы.

Трое мужчин за дверью сидели, окаменев от ужаса, и прислушивались к тому, что происходит в комнате.

Из-за двери по-прежнему доносились пронзительные крики Суннивы, команды Тенгеля и звуки шагов. Испуганные выкрики смешивались в один беспорядочный гул.

В дверях показалось страдающее лицо Ирьи. Она была белая, как мел, а ее платье было забрызгано кровью.

— Зовите скорее священника!

— Я побегу за ним, — выдохнул Даг и ощутил страх, словно его ударили ножом.

— Боже, — выдавил Таральд. — Я войду туда!

Тарье преградил ему дорогу.

— Нет, этого нельзя делать! Недаром дедушка выслал меня оттуда!

Лицо Таральда исказилось от боли.

— Суннива, — прошептал он.

Внезапно послышался страшный, пронзительный вопль, перекрывший все остальные звуки. Последний, предсмертный вопль.

И сразу же вслед за этим в комнате воцарилась гробовая тишина.

Тенгель вдруг заметил, что у него потемнело в глазах. Он вздохнул поглубже и вытер глаза, чтобы их не туманили набежавшие слезы.

Он оглядел присутствующих. Лив дрожала всем телом, и лицо ее было посеревшим от переживаний. Ирья горько плакала, прислонившись к стене Повивальная бабка опустилась на стул, не в силах больше стоять

В постели лежала Суннива, мертвая, истерзанная Суннива.

А в колыбели, приготовленной заранее…

Никто и не заметил, как тихо отворилась дверь и в комнату вошел Таральд.

— Все уже окончилось? — спросил он дрожащим голосом, пытаясь улыбнуться.

Лив натянула на Сунниву простыню.

Однако она не могла скрыть следы крови, которые виднелись по всей комнате.

— Она спит? — снова спросил Таральд неуверенным голосом.

Этот вопрос был столь бессмысленен, и всем было ясно, что Таральд в отчаянии пытается зацепиться хоть за что-то, похожее на надежду. Кто же спит с таким выражением страха и боли на лице?

Ему никто не ответил. И никто не попытался остановить его, когда он направился к колыбели.

Тенгель испугался, когда увидел младенца: он просто застыл на месте, вроде соляного столба. И взгляд его померк от ужаса и безысходности.

Никто также не заметил, как в комнату проскользнул Тарье.

Наконец Таральд очнулся, его невидящий взгляд блуждал по комнате, снова упал на Сунниву, и несчастный наконец понял, каким сном уснула его жена.

Он издал слабый звук, нечто вроде полузадушенного вопля, и бросился вон из комнаты, из дома, со двора, в лес, и долго бежал, пока не остановился, задыхаясь от ужаса.

Глаза Тенгеля выражали лишь страдание. Он положил руку на плечо Тарье. Мальчик стоял около колыбели и смотрел на новорожденного.

Когда Тарье наконец заговорил, то голос его был спокойным и уверенным.

— Бедный ребенок, — проговорил он, смягчив отчасти ту реакцию, которая единодушно возникла у перепуганных людей, находившихся рядом.

— Да, — сказал Тенгель тихо.

Глаза малыша были закрыты. Он не кричал, лишь двигал ручками и ножками. У него были огромные плечи, почти как у самого Тенгеля. Похоже было, что голова сидела прямо на плечах, а шеи не было вовсе. Руки, длинные, как у обезьяны, завершали эту неприглядную картину. Черные, как уголь, волосы, покрывали почти все тело новорожденного. А лицо…

Тарье и те, кто ни разу в жизни не видели Ханну или Гримара, просто не верили своим глазам. Они не могли даже представить себе что-то более отталкивающее. Лив помнила этих родственников, но чудовище, лежавшее в колыбели, было неизмеримо уродливее их.

И все же Лив вдруг почувствовала прилив жалости к несчастному созданию.

Пришел священник. Тенгель вывел их с Дагом из комнаты и объяснил, что произошло.

Даг изменился в лице.

— Господин Мартиниус, не совершите ли вы прямо сейчас крещение младенца? И прочитаете молитву над несчастной матерью?

— Конечно же.

И они вошли в комнату.

Медленно приходили они в себя, после того как взглянули на новорожденного. Хотя Тенгель и постарался приготовить их к этому заранее. Даг был, пожалуй, единственным из всех, кто еще хорошо помнил Ханну и Гримара, — за исключением, конечно же, Тенгеля. И он один понимал, какое мрачное будущее уготовано этому созданию, лежащему сейчас в колыбели.

— Как вы назовете младенца? — спросил священник с глубоким участием.

— Его отца здесь нет, — ответил Даг и с трудом проглотил комок в горле. — Но я хотел бы предложить ему имя Кольгрим. А Таральда мы спросим после.

Священник согласился с ним.

Все решили, что имя Кольгрим вполне подходящее. «Грим» означало «ужасный», «гадкий», а «коль» — уголь, ибо малыш был чернее угля.

— А какое же у него будет второе имя? — полюбопытствовала Лив. — Я хочу предложить свой вариант.

— Что именно?

— Пусть его называют «Желанный».

Ирья снова разрыдалась. Лив сама едва удерживалась от слез.

— Пусть будет по-вашему, — сказал господин Мартиниус.

Так ребенка окрестили, и он стал отныне Кольгрим Желанный.

Но во время крещения произошло нечто непредвиденное.

Младенца держала на руках Лив — она вынуждена была сесть, так как падала от усталости.

И в этот момент младенец открыл глаза. Все невольно вскрикнули. На Лив смотрели желто-зеленые, кошачьи глаза. И она подумала про себя, что это настолько страшно, что она никогда не посмеет назвать малыша своим внуком.

Она думала, как может только что родившийся младенец выглядеть таким злобным? Неужели это возможно?

Тенгель заметил взгляд младенца. Его охватил страх, и он ощутил безмерную усталость во всем теле. Он вспомнил собственное детство. Неужели и этому ребенку суждено вынести те страдания, которые вынес он сам?

После того как позаботились о бездыханном теле Суннивы, Тенгель подошел к Тарье.

— Тебе известно, что я отдал в твое распоряжение все рецепты и лекарства, которые издавна хранил род Людей Льда? И я сообщил об этом Лив и Дагу, а также твоему отцу.

Мальчик лишь кивнул в ответ.

— А теперь, Тарье, послушай, что я тебе скажу; это очень важно: никогда не допускай этого мальчика к нашим лекарствам! Он не должен знать ни об одной траве, ни об одном старинном рецепте! И он ничему не должен научиться! Ты понял меня?

— Да, дедушка. Я видел его взгляд. И если бы он не выглядел так ужасно, все это могло бы быть весьма интересным с точки зрения науки.

— Тарье, мой мальчик, — проговорил Тенгель и обнял внука за плечи. — Никогда не забывай о том, что ты прежде всего человек! И только потом ученый — слышишь, только потом!