Маргит Сандему - Зловещее наследство

Весла с веселым плеском погружались в воду. Маттиас лег на борт и следил за водоворотами, которые порождали лопасти весел.

Колгрим греб не спеша, он не хотел слишком удаляться от дороги, ведущей домой. Он, наоборот, делал вялые взмахи веслами, наводящие на сон, и маленький Маттиас вскоре съежился на корме. Веки становились все тяжелее и тяжелее.

— Отдыхай, — гипнотизируя, произнес старший брат, пристально глядя на Маттиаса, — плыть еще далеко. Я разбужу тебя.

Маттиас утомленно кивнул и улегся удобней.

Когда они добрались до мыса, где фьорд сливался с открытым морем, Колгрим осторожно положил весла в лодку и позволил плоскодонке мягко причалить к берегу. Затем, убедившись, что младший брат крепко спит, бросил весла в воду и проследил за тем, как они уплывали прочь. Беззвучно он поднялся на берег и сильно, но осторожно толкнул лодку в море.

Он учел и отлив. Довольный, он наблюдал, как плоскодонка неумолимо уходила в море.

В лодке не было заметно никаких движений.

Колгрим со всех ног бросился по берегу к пристани, где стояла лошадь.

Никто не поймет, почему он вдруг подумал: «Я не убил его. Я этого не сделал!»

Видимо, смутное воспоминание детства — о страшных рассказах Сесилии про Большого тролля, иначе говоря, про Дьявола, заставило Колгрима так «гуманно» рассчитаться с мешающим ему младшим братом.

Он вернулся домой после обеда. Вся семья была в панике.

— Колгрим, ты не встречал Маттиаса? — спросила Лив.

Он соскочил с коня. В руке у него был небольшой пакет.

— Маттиаса? Нет. Я целый день провел в Кристиании.

— А утром?

— Он еще спал.

Лицо Колгрима никогда еще не было столь искренним.

— Он был за столом во время завтрака, — напомнил Таральд остальным. — Затем он исчез. А Колгрим в это время был уже далеко.

Лицо Ирьи окаменело словно у мертвеца.

— Но Маттиас взял с собой еду в дорогу. Для двоих, в этом я уверена!

— Как ты можешь быть уверена в этом? — заметил Таральд.

— Потому что знаю манеру Маттиаса пользоваться ножом, когда он готовит бутерброд. Берет масло из масленки от центра к краю. И он взял хлеба и масла по крайней мере для двоих.

— Где дедушка? — спросил Колгрим.

— Ушел на поиски. Мы все ходили и искали целый день, — сказала Лив, в глазах которой виден был страх и беспокойство.

Лицо Ирьи ожесточилось. Она вцепилась в Колгрима.

— Ты знаешь, где он! — крикнула она яростно. — Я вижу это по твоему лицу, ты знаешь где он! Ты…

Таральд развел их.

— Но Ирья! Ты всегда относилась хорошо к Колгриму.

Но истерика, разрывавшая ее целый день, вырвалась наружу.

— Я знаю его, когда он выглядит таким невинным! Он что-то сделал Маттиасу, я уверена, я знаю!

Слезы обиды навернулись на глаза Колгрима:

— Я весь день был в Кристиании! Ездил за подарком бабушке. Вот он!

Он развернул пакет, в котором лежала серебряная брошь.

— О-о, Колгрим, — сказала Лив взволнованно. — Так приятно получить от тебя подарок! Ты должен простить Ирью. Мать не всегда способна ясно мыслить, когда с ее ребенком что-то случается.

Ирья всхлипнула и зарыдала, чувствуя себя покинутой.

— Единственный мой ребенок… которого мне удалось родить, счастье мое, малыш мой, Маттиас. Он не должен уходить, не должен!

— Он не ушел, — успокаивал жену Таральд. — Он будет дома до прихода ночи.

Но Маттиас не вернулся домой. И горе пало на Гростенсхольм.

Ночью и днем слышался крик Ирьи: «Маттиас!» Сколько раз она обошла весь лес, никто не знает.

Она могла в панике проснуться среди ночи с ужасным криком: «Он нуждается во мне! Он одинок, и я ему нужна!» И снова бросалась на поиски, кружа по лесам, спрашивала на хуторах, искала и искала…

Лив утратила свою жизнерадостность, от горя поседели волосы. Даг, здоровье которого и до этого было подорвано, все больше и больше ослабевал, и это пугало всех, а ногти Таральда были полностью искусаны. Внешне он не показывал своего глубокого отчаяния, но, когда оставался один, он шел в комнату Маттиаса, трогал руками его заброшенные вещи, и слезы навертывались ему на глаза.

В поисках маленького чудесного мальчика из Гростенсхольма принимали участие жители всей округи, и все горевали о нем, страдали вместе с его близкими.

Однажды Колгрим позволил себе посмеяться над каким-то пустяком. Ирья набросилась на него как фурия, готовая разорвать его.

— Тебе весело! — пронзительно кричала она. — Радуешься тому, что наконец разделался с братом и один можешь получить все наследство.

Сколь близка была к правде Ирья, она и сама не догадывалась. Ошибалась она только в том, какое наследство хотел получить Колгрим.

Жгучая ненависть охватила все его существо.

— Отпусти меня, дрянная баба, — произнес он шепотом, глаза пожелтели, как у кошки. — Вот ты и показала себя! Никогда ты не любила меня, думала только о своем золотце.

Лив резко сказала:

— Чепуху говоришь, Колгрим! Ни один ребенок, оставшийся без матери не пользуется такой любовью, какую уделяют здесь тебе. Здесь ты окутан любовью. Все, от твоего деда, помощника судьи, до самого молодого работника на конюшне, рады тебе и с удовольствием проводят с тобой время. Когда ты только родился и был очень… очень больным ребенком, дедушка и я молили Бога, чтобы ты остался жив. Мы хотели тебя, и рады тебе, в том числе и Ирья! Я не думаю, что твоя бедная мать, Суннива, могла бы дать любовь теплее нашей. Тебе следует знать это.

Ирья тут же пришла в себя.

— Прости меня, Колгрим. Я не соображаю, что говорю.

— А, иди ты к черту, — прошипел он так тихо, что его смогла услышать только Ирья, и убежал.

Но у Лив были свои предчувствия. Она написала письмо Сесилии об их безграничном отчаянии. О малыше, о быстро исчезающей надежде на то, что Маттиас еще может быть жив. Может, лежит где-нибудь беспомощный, а они не смогли найти его вовремя.

«Не можешь ли ты приехать домой, дорогая Сесилия? Нас все больше и сильнее мучают подозрения, что Колгрим что-то знает. Ты единственный человек, кто умеет воздействовать на него. Будь так любезна! Наш любимый маленький Маттиас отсутствует уже пять недель, разум Ирьи начинается мутиться, да и сами мы не в силах выносить эти мучения», — такими словами закончила Лив свое послание.

Сесилия только что вернулась домой из склепа Анны Катерины и очень хотела отдохнуть со своей небольшой семьей. Но она тут же решила ехать.

— Нет, Александр, я не возьму с собой двойняшек в Гростенсхольм. Я тоже уверена, что за всем этим стоит Колгрим. И я никогда не позволю Габриэлле или Танкреду предстать перед его хищными глазами!

— Но он ведь не будет…

— Колгрим сильно привязан ко мне, тебе это хорошо известно. Он считает, что я ему изменила, когда родила детей. Я всегда сомневалась в его дружеском отношении к Маттиасу. Ты же знаешь, что я никогда не брала детей с собой домой, как бы сильно мне этого ни хотелось. Отец и мать были здесь и виделись с ними, да и Тарье тоже, но остальные из моей семьи никогда не встречались с близнецами. И это только из-за Колгрима.