Макс Фрай - Сказки и истории

Раздобыть, надо сказать, удавалось немало. Все же взрослые, в отличие от нас, полагали, будто жопа - не самый страшный и секретный орган человеческого тела. Поэтому мы не только ГэДээРовские журналы потрошили (да, в этом смысле нам очень повезло), но и из отечественного "Крокодила" удавалось иногда картинку умыкнуть.

Метод был такой: если кроме жопы на картинке было много иных, неинтересных деталей (например цельный человек), мы аккуратно вырезали ягодицы, а все остальное безжалостно выбрасывали. Поэтому картинки получались маленькие, на одной тетрадной странице обычно помещалось больше десятка.

Зрелище было феерическое.

Но не только в зрелище дело. Настоящее счастье привносила в нашу жизнь обстановка полной секретности, которой мы окружили свою деятельность.

После того, как первые картинки были вклеены, мы аккуратно завернули тетрадку в целлофан и закопали в саду, возле единственного в нашем районе нежилого дома, как самый настоящий пиратский клад.

Потом мы жили так.

Каждый посвященный в тайну старался собрать как можно больше картинок с жопами. Спрятать их дома от родителей было нелегко. У меня, например, был для них отдельный тайник на чердаке, один из заговорщиков отважно прятал картинки прямо под обертки школьных учебников, а как выкручивались остальные, даже не знаю.

Время от времени, когда у каждого появлялась пара-тройка новых картинок мы брали канцелярский клей, ножницы, маленькую лопатку и, соблюдая все мыслимые и немыслимые предосторожности, отправлялись к тайнику.

Отрыв свой клад, мы уединялись в Секретном Убежище (одно время это была одна из комнат нежилого дома, позже - сарай во дворе, где жил один из нас; однажды мы забрались в котельную, но там было как-то слишком уж стремно). Разглядывали добычу, потом вырезали и наклеивали в тетрадку новые задницы. В финале просматривали творение своих рук целиком, с самого начала. Жоп становилось все больше, и это вселяло в нас радость и гордость.

Со временем мы расширили свой круг: у каждого из нас появлялись новые друзья; к тому же (это немаловажно), нами руководила алчность. Новые заговорщики - новые картинки, а нам хотелось заполнить тетрадку до того, как придется уезжать "в Союз" (тень грядущего отъезда все время маячила на нашем горизонте, а поскольку родители не считали нужным держать нас в курсе своих дел, получалось, что отъезд может наступить буквально в любую минуту).

Ритуал приема новых членов в нашу масонскую ложу выглядел так.

Сперва кандидат получал рекомендацию от одного из "отцов-основателей"; решение принималось коллегиально. От рекомендателя своего неофит получал первое задание: принести как можно больше картинок с жопами. В условленный день и час кандидата приводили в Секретное Убежище, он показывал нам сперва собственную жопу, потом - картинки, давал страшную клятву, что никогда никому не проговорится (текст клятвы я уже не помню, но, в общем, из нее следовало, что разгласившему тайну коричневой тетрадки грозят смерть, вечный понос, и еще он "превратится в фашиста", как-то так). Потом мы все вместе шли к месту захоронения тетрадки, доставали ее, вклеивали картинки, любовались жопами, прятали тетрадку на место и уходили, просветленные и умудренные.

Тетрадка эта сделала мое детство по-настоящему счастливым: в нашем заговоре чудесным образом соединились тайна и неприличность - а ведь именно эти две вещи в детстве кажутся невероятно привлекательными.

Года полтора спустя, пришло мое время уезжать "в Союз". Тетрадка к этому моменту была заполнена лишь наполовину. Тогда это казалось мне большой трагедией. Но друзья дали слово, что доведут общее дело нашей жизни до победного конца.

Мы уехали сразу после Нового Года, а в конце весны девочка Лена, которая состояла в нашем тайном обществе, написала мне, что заговор раскрыт: мальчик Сережа, которого она сама опрометчиво ввела в круг избранных, растрепал тайну своему брату-близнецу Славе, а тот после очередной ссоры решил отомстить и выдал тайну родителям. Родители почему-то страшно возбудились, потребовали выкопать неприличную тетрадку, поглядели, ужаснулись, выколотили из Сержки имена других заговорщиков, и по военному городку прокатилась волна внеплановых семейных скандалов.

А тетрадку Сережины родители сожгли во дворе, такие дела.

©Макс Фрай, 2004

Всю жизнь, сколько себя помню, мне остро не хватает одиночества. Не абстрактного какого-нибудь "одиночества в толпе", а настоящего физического одиночества, когда на меня никто не смотрит, и никто нигде обо мне не думает (последнее, боюсь, вообще нереально).

Когда на меня никто не смотрит, можно опустить вечно вздернутый подбородок, расслабить плечи и мышцы лица, погрузиться в молчание, перестать наконец бесконечно придумывать удачные ответы на вопросы, которые, скорее всего, так никогда и не будут мне заданы, но теоретически - вполне могут прозвучать, пока рядом есть люди, все равно, кто.

Но так очень редко бывает.

Оно и понятно, и правильно: если и умею я что-то, все эти умения связаны с другими людьми. Я умею дружить, развлекать, помогать, мешать, спасать, губить, объяснять, понимать, сниться, мерещиться, очень сильно не нравиться, вызывать доверие - и что там еще люди друг с другом должны проделывать? А, ну да, любить больше жизни (или меньше, или равно). Это тоже, а как же.

В одиночестве я ничего не значу и ни на что не гожусь. В одиночестве у меня, надо понимать, бывает отпуск. Но отпуска мне не положено.

И фиг с ним. Не больно-то и надо.

©Макс Фрай, 2004

Во времена моего детства телеграммы чаще всего оказывались источником беспокойства, а то и вовсе вестниками несчастья. Из телеграмм мне стало доподлинно известно, что люди болеют и умрают - полезная информация, кто же спорит.

Так уж вышло, что у отца было очень много иногородних пожилых родственников: тетки, дяди, двоюродные братья и сестры, от шестидесяти и старше. Поэтому в наш дом регулярно приносили телеграммы, которые гласили: " Тася больнице тчк позвони Вале ", или " Володя умер среду тчк похороны субботу тчк приезжай ". В детстве меня очень пугало это загадочное "тчк". Мне казалось, это какой-то страшный диагноз, неизлечимая болезнь, возможно, фамильное проклятие, от которого сходит во гроб вся папина родня. Мстилось: вот, я вырасту и тоже заболею этим загадочным "тчк", и тоже умру.

Ужас, действительно.

Еще были, конечно, поздравительные телеграммы. Они отличались от скорбных депеш внешним видом: как правило, поздравления присылали на специальных бланках, тусклых уродливых открытках с розами-мимозами, заснеженными елками, кремлевскими башнями, или звездами-молотками, в зависимости не столько от текущего праздника, сколько от наличия этих самых бланков в местном отделении телеграфа. Ассортимент их всегда был скуден чрезвычайно: если находилось пять-шесть бланков, на выбор - уже счастье.