Лис Арден - Алмаз темной крови. Книга 1

— Отец мой — да будет на все ваша воля — она стоит третьей справа. Аш-Шудах глянул в указанном направлении и недоуменно воззрился на Арколя.

— Сын мой, чем ты смотришь? Ведь она похожа на облезлого бельчонка! Может, ты имел в виду ее соседку, ту, что сидит?

— Нет, учитель, именно ее… бельчонка.

— Но почему, Арколь? — допытывался аш-Шудах, — Думаю, ты давно догадался, что я привез тебя сюда затем, чтобы ты выбрал себе наложницу, красивую и послушную, и прекратил, наконец, тратить все свои деньги на марутских девиц.

В этот момент к ним подошел — вернее сказать, подкатился — краснобородый Коатль собственной персоной.

— Хвала небу за столь высокочтимых покупателей! Чем я могу вам услужить, о достойнейший?

— Послушай-ка, Коатль, — обратился к нему аш-Шудах, — что ты скажешь вон о той девчонке в голубеньком хитоне, а?

— Не могу не удивиться вашему выбору, о светлейший, прошу вас, подойдемте поближе, может, вы измените его… Рума, выйди вперед! Рума, я кому сказал! Ах ты дрянная девчонка!…

— Не напрягайся так, достопочтенный Коатль, — насмешливо заметила облезлая и дрянная, — не то удар хватит. Пора бы тебе уже запомнить мое имя, равно как и то, что я не откликаюсь на наспех данные клички.

— А каково твое подлинное имя, дева? — улыбаясь, спросил аш-Шудах.

— Меня зовут Амариллис. — задрав нос чуть не до потолка, ответила она.

— Вот видите, досточтимые, — искрение пожаловался Коатль. — ведь она меня эдак всю дорогу шпыняет… Да что это я говорю! Это она так, притворяется… а на самом деле — смирнее курочки, нежнее лани, словечка поперек не скажет! А волосы у нее растут очень быстро, оглянуться не успеете, как снова коса будет до пояса!

— Ну ты и врать, Коатль, — с восхищением протянула Амариллис, — даже я так не смогу! И как тебе только не стыдно так бессовестно обманывать покупателей! Нет, я конечно, могу притвориться курочкой — и она скорчила преглупую рожу — но вот насчет волос ты перегнул…

На торговца было жалко смотреть — он напоминал индюка в момент любовного упоения: раздувшийся, натужно пыхтящий красный шар в пестрой шапочке…

Аш-Шудах внимательно — внимательнее, чем прежде — смотрел на девушку. Невысокая, сероглазая, на голове — волнистый беспорядок коротких волос, голубенький хитон обрисовывает легкую фигурку.

— Почему она, Арколь? — спросил он на одном из тайных наречий, вряд ли знакомом девушке.

— Она не такая, как все. Посмотрите, отец мой — да осенить вас длань Вседержителя! — как смотрит ее соседка: она ищет себе хозяина, ее глаза заискивают и боятся. А эта глядит так, будто не ее покупают, а она сама выбирает, с кем пойти. Она особенная, учитель, я это вижу…

— Сын мой, вы с ней подружитесь, но не больше. Вы слишком похожи…

— Учитель! Если вы не выкупите ее сейчас же, то я… я не знаю, что сделаю! И потом, ну чем вам так не угодили марутские девицы?! Лично меня они вполне устраивают!

Аш-Шудах засмеялся и похлопал Арколя по плечу.

— Так что же у тебя с волосами, дева?

— Нам пришлось их остричь, детка… и вряд ли они отрастут снова.

— Это… не… самое страшное, правда?.. — речь все еще с трудом давалась Амариллис, даже такое ничтожное усилие, как шевеление губами, отзывалось короткими, болезненными судорогами во всем теле, измученном жестокой болезнью.

— Тебе лучше помолчать, моя дорогая, — сестра Тилита осторожно убрала со вспотевшего лба девушки непослушную прядь светлых волос, — твое выздоровление только началось, и понадобятся все силы, которыми снарядила тебя природа, дабы оно успешно завершилось. Постарайся уснуть… — она укрыла Амариллис одеялом, благословила се и неслышно отошла.

Прошло несколько недель. Силы возвращались к Амариллис, и обычная прогулка по обители перестала требовать от нее мучительных усилий; теперь она могла позволить себе удовольствие хоть чуточку помогать тем, кто вернул ее к жизни: подать прищепки сестре, развешивающей белье, почистить фасоль или потолочь пряности в поварне, заправить душистым маслом кадильницы в Храме Добродетелей… Иногда Амариллис выходила за широкие, вечно распахнутые ворота монастыря, усаживалась на почерневшую и окаменевшую от времени деревянную скамейку и смотрела туда, где совсем недавно была вся ее жизнь.

…Теперь там была вода. Нижний Город (не самую плохую часть Свияра, разрезанного пополам бесноватой Каджей) словно накрыли огромным зеркалом ртутно-серого цвета. Порой Амариллис казалось, что так было всегда — только застывшая водная гладь, расшитая блестками солнечных бликов; прошлая жизнь представлялась уютным предутренним сном: дом… отец, мама, старшие братья и глупый щенок Облай, высокие потолки и светлые стены… внизу — ювелирная мастерская, где обжигает ноздри запах нагретого металла, наверху — мамино царство натертых полов, накрахмаленных скатертей и свежеиспеченных булочек. Будто и не с ней это было: заглядывание под руку отцу, вьющему морозные узоры из серебряных проволочек, шумные драки и нежнейшие примирения с братьями, пререкания с мамой по поводу плохо выглаженного белья, глупая болтовня с подружками, первый вышитый воротник — отцу в подарок…

Даже на совесть построенные дамбы не выдержали двух подряд лавин с Безымянного хребта; жаркое весеннее солнце превратило снег в воду, и она смела весь Нижний Город, как чистоплотная хозяйка аккуратно сметает крошки с обеденного стола. Амариллис спаслась чудом; почти треть суток она провела в холодной воде, вцепившись в невесть откуда взявшийся стул со старым, пропахшим дрянным супом засаленным сиденьем. Она не помнила ничего — ни как попала в воду, ни где ее родные… память сохранила только бесконечный холод, боль в мучительно скрюченных пальцах, да тошный суповой запах. Как и других немногих выживших в наводнении, ее поставили на ноги Дочери Добродетели.

— Как я понимаю, хоть и небольшой, но выбор у меня все-таки есть — или остаться здесь и принять постриг, или найти работу и положить конец этому дармоедству.

— А как понимаю я, выбор этот ты уже сделала.

— Ага… но как я буду искать эту самую работу?! Я хоть и не графская дочь, но в батрачки идти как-то не хочется. Что я умею? Первым делом — вышивать, шью тоже не худо… в доме прибираться, не так хорошо, как мама, но все ж таки… готовить… не, не люблю, жарко больно и руки вечно в каком-нибудь жире. А больше всего я люблю танцевать. Вот так.

— Не так плохо, дитя мое, — выходившая девушку сестра Тилита отхлебнула глоточек травяного чая и откинулась на спинку стула. — Но с танцами придется подождать. Срок траура еще не истек.

— Если я буду носить траур по всем правилам, то моя портниха испортит себе зрение неизбывно черным цветом, а лавка, поставляющая траурные ткани, безбожно обогатится на моих заказах, — Амариллис резко встала, отошла к окошку и остановилась спиной к собеседнице. — Я знаю, что моей семье вряд ли понравится, если я стану изображать из себя похоронную лошадь: вся в черном, а остатки волос сойдут за белый плюмажик… Фрон и Трай терпеть не могут, когда я плачу… и папа с мамой всегда говорили, что я родилась им на радость. Разве могу я их разочаровать?! Вот она я, живая… а смерть пусть подавится… — плечи ее предательски задрожали, и она замолчала.