Лис Арден - Алмаз темной крови. Книга 1

— Мама…. мама… мне больно… — Амариллис лежала, вцепившись пальцами в простыни, опираясь спиной на жесткую, почти деревянную подушку. — Мама, мне страшно… Мама…

Ее согнутые в коленях, разведенные ноги дрожали от напряжения, словно госпожа Эниджа добрый час продержала ее в глубоком плие, по висками стекали струйки пота, по щекам — слезы.

— Что за варварский обычай! — стоявший у изголовья Амариллис высокий, золотоглазый орк обращался к стоящей рядом с ним женщине, светловолосой и кареглазой.

— Бедная девочка… — в голосе женщины прорывалась искренняя боль; она наклонилась и провела бесплотной рукой по лицу роженицы.

— Мама… — Амариллис выпустила это имя из плотно сжатых губ и вдруг почувствовала на щеке легчайшее, еле ощутимое дуновение. С этого момента боль стала стихать и она поняла, что согласно всем трактатам по акушерству сейчас ей предстоит изрядно потрудиться. «Помни, девочка, — говорила ей Венона, — роды это самая тяжелая работа в мире. Молотобоец от такой работы надорвется, а женщина ничего, справляется.»

Она не слышала ни петушиного истошного крика, ни осторожных шагов за дверью, ничего — кроме своего хриплого дыхания, казавшегося таким оглушающе громким в бездонной тишине вечности. И она спустилась туда, на самое дно, через бесконечную, темную боль, и взяла там новую жизнь, и, стараясь изо сех сил, стала карабкаться обратно, к дневному свету, к теплому времени. Стоявшие у изголовья тени замерли, прислушиваясь… и вот тишину разорвал сначала слабый, а потом набравший силу требовательный, сердитый плач.

Так, ранним утром, самым первым утром наступившего лета, Амариллис родила сына.

— Ах ты бедняжка… и ребеночек-то совсем плох…, - Амариллис услышала над собой чей-то голос, с трудом открыла глаза и в какой-то туманной дымке с трудом различила лицо «лысой Нимы». Потом она почувствовала, как по ее лицу провели влажной тряпкой, затем приподняли ей голову и она увидела небольшую чашку с водой. Ничего не соображая, она потянулась к ней пересохшими, розово-серыми губами и жадно глотнула… и закашлялась, ибо ссохшееся горло отказалось вот так просто принять что бы то ни было. Кашель так сильно дернул ее за плечи, что лбом она ударилась прямо об чашку, расплескав ее содержимое.

— Ну что ты будешь делать!.. — в голосе, по-прежнему исходившем из неясной дымки, послышалось раздражение. Голову Амариллис отпустили и она со стуком опрокинулась на жесткую подушку.

— …потеплее… да поторапливайся же! Ну?! — после этих слов и без того неясное сознание стало стремительно покидать обессилевшее тело Амариллис и последнее, что она услышала, был отзвук истошного, заполошного вопля.

Когда ранним вечером первого июньского дня Сириан Мираваль приехал в Серебряные Ключи (ратман на всякий случай решил приехать недельки на две пораньше, проследить, как и что… сын-то в отъезде…), его встретила глубокая тишина, такая, какая бывает после бурных слез и криков. Войдя в дом, он первым делом спросил:

— Где Амариллис? И мой отец?

— Господин мой брат… — из сгрудившихся подобно насмерть перепуганным овцам домашних выползла молодящаяся вдовица, — Великое несчастье постигло наш дом…

— Говорите яснее! — приказал ратман, усаживаясь в кресло.

— Язык мой отказывается повиноваться мне… пойдемте, и вы все увидите своими глазами… — и вдова указала рукой в сторону родовых покоев.

Пройдя по длинному коридору, Сириан оказался перед запертой дверью. Сопровождавшая его вдова окрыла ее массивным ключом и застыла, всем своим видом показывая, что внутрь заходить еще раз не собирается. Сириан перешагнул порог.

Посреди комнаты стояла кровать, на которой лежала девушка. Совершенно неподвижная. Голова бессильно свесилась набок, из-под ресниц поблескивают белки закатившихся глаз. Ее бедра окровавлены… но и лицо ее, и руки по локоть тоже в крови. А на высокой спинке кровати висит что-то тонкое, длинное, сизо-сукровичного цвета… а по кровати, да и по полу разбросано такое же кровавое рванье… ошметки… огрызки…

С минуту ратман стоял неподвижно. Затем отступил, закрыл дверь и, не говоря ни слова, запер ее. И вернулся к домочадцам.

— … ведь я говорил Риго, предупреждал его… женщины с темной кровью могут быть опасны… — Сириан, сгорбившись, сидел в кресле, озабоченно потирая лоб ладонью. — Так ведь нет, не послушал меня. Привел в дом эту особу, наперекор Морелле. Вам, небось, сказал, что она умерла? Так это он со зла. А я-то, дурак, ему поддакивал, думал, он так скорее угомонится. Морелла уезжала к отцу, в Манору — и к лучшему, преждала там тихий ветер… ребенка спокойно выносила.

— О, господин мой брат!.. — вдовица вся подалась вперед, услышав столь радостную весть, — неужели?!

— Да… — совсем не так радостно протянул ратман, — Морелла родила на днях сына. Да какие поздравления… — и он отмахнулся от родственников. — Что мне с этой… делать?!

— Но она… мертва. — строго сказала племянница Арчеша. — И любые сожаления и промедления сейчас неуместны. И если мне будет позволено высказать свое мнение, то я скажу, что семейная усыпальница Миравалей — не место для упыриц. — И она так брезгливо поджала губы, как будто упырица — это что-то вроде жирного пятна на скатерти.

Наконец, Сириан решительно встал и обратился к застывшей в дверях экономке, которая утирала слезы кончиками фартука.

— Немедленно пошлите в Озерки за братьями Брейс.

Клеми вздрогнула: братья Брейс были живодерами.

— Вы так и не сказали мне, что с моим отцом.

— Вашему отцу вчера стало дурно, он очень волновался из-за… Я дала ему успокаивающего настою. — Вдовица искательно заглянула ратману в глаза. — Он все еще спит.

— Что ж… это к лучшему. Не будите его.

Над Серебряными Ключами уже нависли сумерки — не густо-голубые, как полагается летним сумеркам, а лиловые, холодные сумерки заморозка — когда из ворот поместья выехала небольшая телега, запряженная пегой лошаденкой. На козлах сидел коренастый, лысоватый мужчина, второй, очень похожий на него, примостился на краю телеги, поплевывая в придорожную пыль. В телеге лежало что-то, завернутое в грубую холстину, на которой проступали темные пятна. Они направились прямиком той дорогой, за прогулку по которой Амариллис однажды сильно влетело от старика Арчеша.

— Ты деньгу-то пересчитал? — сиплым голосом поинтересовался плюющийся.

— А то… К Поганому болоту даже я задарма не поеду, да еще на ночь глядя, — ответил второй, хлестнув вожжами чересчур неторопливую лошадь.

— А что хоть везем-то? Что за убоина?

— Не наше это дело. Кажись, девка какая-то. Тебе-то что? Шваркнем в болотину, как приказано, и всего делов. А потом в трактир… отогреемся. Ну и холодина, брат Брейс, аж яйца звенят!