Алексей Игнатушин - Псы, стерегущие мир

– На кой ляд попремся ночью? – не унимался Буслай.

Лют хмуро указал на траву, тронутую туманом:

– Думаешь, зря лес хожим быть перестал? И больно удобная полянка появилась, когда на ночлег решили устроиться.

Буслай досадливо сплюнул.

Стрый бросил взгляд на оцепеневших отроков, сказал Люту:

– Подсоби малым, а то туман пожрет. Ишь, как наступает.

Лют порылся в мешке с травами. В костер полетели ветки боярышника. Пламя лизнуло листья, и встречь туману потек дым. Синеватое покрывало испуганно отпрянуло и рассерженно зашипело. Буслай растолкал отроков и вместе с Савкой усадил Ждана в седло.

Лют погрузил поклажу и отвязал лошадей. Животные нервно переминались, разбрасывая копытами комья земли. Стрый похлопал по шее угольного Горома. Глаза громадины полыхнули багровым светом.

– Взденьте брони, – наказал воевода.

Буслай плюнул на мокрую рубашку, что так и лежала у костра, и из мешка вытащил запасную. Ткань согрела тело. Поверх льняной рубахи натянул кольчугу – полпуда плетеного железа придало уверенности.

Буслай взглянул на край полянки, поежился. Деревья скрылись за плотной стеной, иногда в клубах тумана мелькала оскаленная рожа, аж кишки от страха сводило.

Боярышник прогорел, и поляну снова уверенно стало поглощать синеватое полотно, подбираясь к костру. Пламя испуганно металось, но деваться из ямы ему было некуда, и участь его была предрешена.

Стрый оглядел отряд и неспешно забрался в седло:

– Я сзади поеду, Лют – впереди. Буська – меж Жданом и Савкой.

Буслай засопел обиженно:

– Чего я – в середине?

– Хорошо, – согласился воевода легко, – ты впереди.

– Э-э, да я просто так спросил.

Выехали на тропу. Свет луны продрался сквозь ветви и залил деревья мертвенным светом. В темноте то тут, то там вспыхивали попарно желтые огоньки. Лица обдало порывом холода, и в кустах протяжно завыло. Отроки испуганно зашептались, творя охранные знаки, и впились пальцами в обереги из можжевельника.

Буслаю захотелось подержать колючее: терновник, на худой конец репей. Нечисть боится колючих растений, ткни в рожу – убегут с воплем, да и через выложенный круг не проберутся, равно и не выберутся. Не случайно упырю в гроб ветки боярышника кладут, чтоб из могилы не вылезал.

Гридень тряхнул головой, рукой коснулся топора. Прохладный металл отозвался неожиданной теплотой. Вот единственный оберег, сказал про себя Буслай. Иных не надо.

Над головой пролетела тень, лошадь испуганно шарахнулась, гридень впустую рубанул воздух.

– Успокойся, – сказал сзади Стрый. – Пока пужают. Как начнется, скажу.

Буслай со страхом прислушался к зубовному скрежету за стволами, ответил нервно:

– Ты только не запаздывай, воевода. А то знаю я тебя.

Стрый хохотнул.

Лют разжег факел. Бледное пламя бросило дрожащие отсветы на листья. Тропа выросла из сумрака на несколько шагов. Лес был полон злобного щелканья, посвиста, справа похрюкивали, уши щекотал шелест сминаемой травы и веток. Изредка страшно скрипело, будто дерево отрывало корни и шло по лесу.

Сзади раздался печальный вздох. Лют метнул взгляд через плечо:

– Что такое, Буслай?

Гридень еще раз вздохнул:

– Поесть забыли.

Бревенчатые стены, увешанные расписными полотнищами, содрогались от приветственных криков. Языки пламени в светильниках трепетали, как колосья на сильном ветру. Палата была напитана горячими запахами съестного, ароматами меда и вина. Под потолком воздух сгустился сизыми жгутами. Скоро пирующих окутает туман, если слуги забудут открыть духоводы, дабы чадную сыть разбавил свежий воздух.

Яромир склонил голову, повел дланью, и в зале поутихло. Множество глаз воззрилось на князя, устроившего пир. Кравчий вынырнул из-за спины и подал золотую чашу в россыпи жемчуга и яхонтов, до краев полную густым терпким вином.

– Други мои! – провозгласил князь. – Пью во здравие ваше! Ибо нет ничего лучше на свете – иметь таких друзей. Не богатством славен доблестный муж. Что злато? Сегодня есть, завтра идешь по миру с сумой. Но если есть друзья, такие как вы, и смерть не страшна. Пью за вас – настоящее богатство мужа!

Палата взорвалась одобрительными криками, гости поспешно вскочили с лавок и принялись вздымать серебряные чаши, украшенные жемчугом; кто-то поднял сердоликовые чарки, обложенные серебром; иные – рога буйволиные и воловьи с искусной резьбой. Запахи вина, меда и темного олуя крепко переплелись, вдохнешь – уже пьян.

– И ты будь здрав, князь! – раздались ответные здравицы.

Хмельное исчезло в десятках глоток, палата огласилась мощным кряканьем, звоном золотой и серебряной посуды, громким чавканьем. Крепкие руки раздирали жареных лебедей, жернова зубов перемалывали нежное мясо. Чарочники с ног сбились, наполняя опустевшие кубки.

Яромир в два глотка осушил чашу. Кравчий принял пустой сосуд и притаился за спиной. Князь сел, пытливо обводя взглядом приглашенных мужей: когда кто-то поднимал кубок во славу князя, Яромир кивал ему в ответ, взглядом отыскивая следующего гостя.

По правую руку раздалось недовольное ворчание:

– На кой, княже, пригласил эту ораву? Все окрестные князья с малыми дружинами примчались. Того гляди, меж собой станут задираться.

Яромир покосился на Ратьгоя, и его губы невольно растянулись в улыбке. Суровый воевода среди роскоши палаты смотрелся как ворона в парче: зыркал исподлобья на пирующих, двигал кадыком туда-сюда, но к еде не притрагивался, а на виночерпия, сунувшегося с серебряной чаркой меда, так рыкнул, что бедняга едва не расплескал напиток.

– Чего моими гостями недоволен? – поинтересовался князь.

Ратьгой скривился, отвел взгляд.

– Не понимаю, на кой ляд потчевать лучшим? Кладовые разорил, выставив золотую и серебряную посуду. Да после каждого пира половины недосчитаемся.

Раздраженный голос воеводы резал слух. Князь поморщился, и брови его двинулись к переносице.

– Не твоя печаль, – ответил он резко. – Ешь давай, а не хочешь хмельного, выпей квасу.

Яромир дал знак кравчему, и тот с опаской протянул воеводе серебряный ковшик, украшенный искусной резьбой. Воевода нехотя принял, губами припал к краю и одним духом опростал содержимое.

– Да как не моя забота? – продолжил воевода менее сердито. – Казна полниться должна, а ты одному князю Бериславу подарил четыре золотые цепи, пояса сердоликовые, блюдо с жемчугом, золотой складень и серебряное чело. А сколько еще тут охочих на дорогие подарки? Этак в новый поход скоро пойдем, а кого на этот раз воевать? Со всеми в мире.

Яромир с нежностью посмотрел на взъерошенного воеводу, который водил походы еще до его рождения, а потом учил мальчишку держать меч. За напускной грубостью воина пряталось смущение: непривычно в роскошных палатах, жизнь провел в поле, с мечом в руке, красным словам не обучен.