Алексей Игнатушин - Псы, стерегущие мир

Вдруг в глаза плеснуло красным светом, и смех застрял в горле. Отроки сноровисто выхватили булавы. Лезвие топора Буслая зардело в лесном сумраке.

Нежелан с опаской всмотрелся в сияние, потом переместил взгляд на воеводу. Стрый даже не придержал коня, и меч размером со стропило остался в ножнах. Лют, видя спокойствие воеводы, оставил рукоять, разлепил бледные, как поганки, губы:

– Что там, Стрый?

– Кажись, нашли место для ночлега, – ответил воевода спокойно.

Буслай поинтересовался:

– У кого заночуем в такой глуши?

Стрый не удостоил ответом. Буслай открыл рот, но, так ничего и не сказав, со стуком захлопнул. Впереди затрещали ветви. Фыркнула лошадь, сияние усилилось, будто под нос сунули кусок закатного солнца.

Отряд остановился. Лют прикрыл слезящиеся глаза и сквозь щелочку пальцев рассмотрел всадника. Нежелан ахнул в голос с отроками: конь цвета раскаленного металла, грива брызжет золотыми искрами, от следов поднимаются струйки пара, глаза залиты солнечным медом, какой появляется в озерах ближе к закату. Одежда красного, как редис, всадника была сделана будто из свежесодранных шкур, кольчуга – из раскаленной меди, вместо глаз торчало по куску угля.

Мир вокруг покраснел, и отряд с изумлением уставился на встречного, опустив оружие. Стрый двинул Горома в сторону. Угольный конь злобно фыркнул; багровый огонь в глазах разгорелся ярче сияния всадника.

Всадник проехал мимо, пахнуло жаром: лицо надменное, губы презрительно поджаты. Буслай яростно выдохнул, забурлившая кровь бросилась в глаза, окутав взор пеленой, топор в руке задрожал.

Всадник почувствовал это: голова его повернулась, и гридня обдала волна презрения. Буслай едва не взвыл, топор взмыл над головой. Но кисть оплели слабые пальцы, и Буслай наткнулся на осуждающий взгляд Люта. Горячее варево в голове остудил стыд.

Красный конь насмешливо фыркнул, горячий дым от следов повалил гуще. Золотой хвост приподнялся, и на траву тяжело плюхнулись смердящие куски угля. Буслай плюнул вдогонку и пальцами сжал нос, остальные поспешили прикрыться рукавами от въедливой вони.

Стрый посмотрел вслед красному всаднику. Гором тронулся с места. Отряд молча последовал за воеводой. Чермное сияние истончилось, как ледышка на языке, и пропало, отчего в глазах сразу потемнело.

– Тьфу, пропасть! – откашлялся Буслай. – Что за тварь?!

Стрый промолчал. Гридень перевел горящий взгляд на соратника. Лют ответил недоуменным взглядом, пожал правым плечом.

– Воевода, – взмолился Буслай, – ну скажи хоть что-нибудь!

– Колбаса, – ответил Стрый.

Гридень поперхнулся слюной – желудок кинулся на ребра, напоминая глупому хозяину, что пора поесть. Буслай стукнул по животу кулаком, кольца кольчуги противно звякнули. Отроки переглянулись, рты разъехались до ушей. Нежелан остался безучастным, ровно вьючный конь, плетущийся сзади.

Буслай строго зыркнул на отроков. Улыбки слетели с лиц, губы плотно сжались. Гридень глянул удовлетворенно, обратился к Люту:

– Вот потому не люблю лес. Полно нечисти, что норовит обидеть.

– Тебя обидишь, – проворчал Лют. – Лес – сила благостная, надо лишь с уважением относиться. А в поле можно встретить существ пострашнее.

Буслай напрягся, пальцы захолодил обух топора.

– Кого?

– Людей злых.

Гридень выдохнул шумно, на лице появилась насмешливая гримаса.

– А, людей, это да! Нет страшнее человека зверя. Но с ними можно управиться, – сменил Буслай шутливый тон, похлопав ладонью по топору, – а как с этим драться? Забыл хлопотуна?

Щека Люта болезненно дернулась, кожа зазудела от торжествующего взгляда Буслая. Рана противно ныла, каждое неосторожное движение отдавалось в глазах сполохами пламени. Иногда деревья хороводили. Осторожно наваливался на гриву коня, чтобы не заметили.

Хуже от того, что даже Стрый не понял: зачем сиганул к медведю? Подумаешь, решил потешить двор Вышатич, выставить за недоимки хлебопашца с рогатиной супротив матерого зверя. Много на свете подобных смердов, а воинов, равных Люту, наперечет. И не объяснить никак, что сам неясный позыв понимает смутно.

Лют набрал полную грудь воздуха, левый бок мстительно кольнул, вздох растаял над тропкой.

Стволы деревьев почернели, лишь макушки крон тлели червью. Внизу угнездился мрак переплетенных теней.

Потихоньку оживали ночные звери: в ветвях шелестело, кто-то ползал по деревьям, с тихим шорохом падали кусочки коры, сколотые острыми когтями. Близкая ночь усиливала прохладу после дождя, воздух вырывался изо рта клубами пара все гуще и гуще.

У Савки заболели челюсти от постоянной дрожи, и он достал из мешка свиту. Потом едва не свалился с седла, натягивая теплую одежу. Ждан дернулся было к мешку, но посмотрел на невозмутимых воинов – даже Нежелан хоть и скрючился, но за свитой не полез. Рука отрока оставила завязки. Горделиво выпрямился, нижняя челюсть выпятилась до хруста мышц. Савка глянул на друга, в глазах мелькнуло сожаление, что поддался холоду, но не снимать же свиту! Буслай насмешками испепелит дотла.

Конь воеводы остановился у двух близстоящих деревьев, в нерешительности тряхнул головой. Стрый пятками сдвинул угольную гору с места. Меж деревьями можно пронести Ждана поперек, но воевода едва протиснулся. Плечи, облитые кольчугой, со скрежетом сорвали куски коры, стволы забелели свежими срезами.

Отряд проник за стену стволов – лошади упрямились, пришлось понукать, а Нежелан до плечевого хруста натянул поводья вьючных лошадей.

– Чего упрямитесь, волчья сыть! – буркнул Буслай. И осекся.

Они оказались на большой поляне, окруженной стеной могучих деревьев с раскидистыми кронами, способными укрыть тенью княжий двор. У дальней стены леса ютилась ветхая изба со странно плоской крышей, огороженная высоким тыном из толстых веток. На жердях в ряд выстроились странные горшки. Изба была повернута дверью к лесу, пахло едой.

Кони отпрянули и испуганно заржали. Под копытами струились черные ленты, в траве жутко шипело. Буслай с проклятьями удержал на месте дрожащую лошадь и плюнул в пасть угрожающе вставшей змеи.

По всей поляне кишели мерзкие гады, посланцы Чернобога, мерзкие и коварные, опасные настолько, что настоящее имя гадов стерлось в памяти людей, как и имя медведя. Заменили, чтобы не накликать беду, на обтекаемое «змея», ползущая по земле.

Потревоженные гады расступились перед отрядом и улеглись по краям тропы. От холодного немигающего взгляда Савке сделалось дурно. Лют оглядел шевелящуюся поляну, в сердце вполз холодок, но взгляд на невозмутимого воеводу дрожь унял.

Стрый оглядел гадов. Там, куда падал его взгляд, шипение стихало, змеи сворачивались кольцами, засыпали. Воевода оглянулся на спутников.