Татьяна Смирнова - Зона сумерек

— Страшно? — вполголоса спросил его приятель с гитарой. Рассказчик не обиделся. Задумался.

— Не то, чтобы страшно, — ответил он наконец, — а… тонко, как первый лед по осени. А внизу — бездна. Или как в лотерее, когда четыре номера из пяти совпали, а последний и глядеть боишься. Лучше не скажешь. Словом, остановился. Гляжу. Мост хороший, заасфальтированный, быки такие…солидные, река вокруг них прямо бесится. Посередине, как положено, дорожная разметка, уже полустершаяся. А за мостом… то же самое. что и здесь. Те же горы, та же тайга, та же узкая тропка. Странно, да? А потом я увидел внизу, по другую сторону моста маленькую копошащуюся букашку. Пригляделся… братцы, это был я!

Не знаю, сколько мы простояли так, друг напротив друга. Солнце там, похоже, все время стоит в зените и не двигается, потому, что двигаться ему больше некуда. Потом меня злость взяла. И смешно стало — испугался призрака в тумане, того и гляди закричу, как тот ежик: "Лошадь!" Прыгнул я в седло, как ковбой, газанул, отжал сцепление и — 120 с места.

— А тот?

Парень вполне определенно хмыкнул и снова замолчал, правда на этот раз ненадолго.

Таранить самого себя, это, доложу я вам, ощущение. Главное, до жути реально все, шум, выхлоп, глаза безумные, и неизвестно, чем все это кончится…

Только самоубиться мне не дали. Откуда ни возьмись, словно вывалился белый «мерс» новячий, сверкающий. Тормознул прямо передо мной, меня аж ветром шатнуло. Ну и я тормознул. Даже не знаю как. Шин было жалко до смерти.

Последние ошметки из-за этого пижона загубил. А он стоит поперек дороги.

Тишина. Из автомагнитолы вполголоса так, романс старинный "не уезжай, ты мой голубчик". И стыдно мне отчего-то, будто в детстве. Когда перед праздником из стола конфеты упер. Снимаю шлем, вешаю на рога. Смотрю, что дальше будет. А дальше — открывается дверца и вылезает из «мерсюка» такой детинушка былинный косая сажень в плечах, грудь колесом, физиономия круглая, как тарелка, улыбочка ехидная, но ничего, не злая. Белобрысый такой. В пиджачке "От Кардена". В рубашке шелковой серебристой баксов за восемьдесят. Подваливает ко мне походочкой молодого медведя, уверенностью в себе от него — на три метра. Видно, что он здесь свой в доску, в отличие от меня, и все ему насквозь знакомо, и тормознул от меня не для того, чтобы выпендриться. Тоже ведь, тачкой рисковал человек. Да вроде как и не сердится он. Подошел.

Положил руку на плечо — меня аж к земле пригнуло, и задушевно так спрашивает:

— А ты, приятель, куда собрался?

Вопрос чисто риторический, ответа не требует. Ну я и не отвечаю, чтобы совсем идиотом не выглядеть. Но чувствую, что все равно выгляжу. А он мне:

— У тебя допуск к овладению пространством имеется?

Я ему, дурак дураком:

— Чего?

А он, еще задушевнее: Бумага такая, со штемпселем, где русским по белому написано, что тебе сюда можно… Или хочешь, чтоб ребята под мостом твои «фрагменты» собирали? Пока я подыскивал возражения, на лицо моего избавителя вдруг набежала тень. Он достал сотовый телефон и отрывисто бросил в трубку:

— Гавриш, тут у меня небольшая проблема. Не подскочишь на полминуты?

Не успел он договорить, опять-таки, не разбери-поймешь откуда вылетел второй белый «мерс», сверкая фарами. Видно, там ночь была. Затормозил.

Выходит оттуда такой же прикинутый, уверенный паренек, только в кости потоньше, в плечах поуже, темноволосый и лицо, извиняюсь, поинтеллигентнее.

Улыбнулся мне, руку подал и…

— Зачем звал, Миша?

Слушай, браток, пошукай в своем бортовом компьютере, этот тип у нас по реестру в «усопших» значится? Глянь "несчастные случаи" и «суицидников»… Я, признаюсь честно, похолодел. Желудок стал тяжелым, как камень, а колени мягкие. Потому что я, братцы, только сейчас понял, на кого меня нанесло. И сообразил, что если сейчас Гавриил меня в своем «реестре» отыщет, то придется мне садиться и ехать… прямиком на тот свет. И жаловаться ведь не на кого — сам напросился. Но тут Гавриш из машины вылез, улыбнулся ободряюще, нету, мол, тебя, можешь выдохнуть. Миша тоже заулыбался, хлопнул меня по плечу и махнул рукой: "езжай, с Богом". Я развернул «козла» — мама моя женщина! Никаких, понимаете, гор — шоссейка ровнехонькая, как скатерть. Садись и поезжай. Оглянулся я назад… Сами знаете, что бывает, когда назад оглянешься. И никаких «мерсюков», конечно, нет и в помине.

Вот и все. Завелся я и поехал. И только километров через десять, у ближайшей заправки понял, как испугался. Канистра запасная так и не понадобилась.

Пару мгновений в кафешке висела тишина с неким оттенком раздумчивости.

Потом, словно обвал в горах, грянул молодецкий хохот, так, что звякнули бутылки а кошка, не сообразив с дремы, метнулась в подсобку. Невольно улыбнулся и Леший. "Байки склепа". Фольк…

Стеклянная дверь снова противно скрипнула. Леший скосил взгляд чисто машинально, и вдруг заметил, что хохот как то сразу обрезало да и голливудские улыбки в 45 зубов попритухли. Вошедший — паренек лет двадцати, не больше, темноволосый, в американской кожаной куртке «Пилот», шагнул через порог и обежал "Золотую рыбку" быстрым, внимательным взглядом. Стряхнул с куртки капли дождя. Шагнул к стойке. И по причине высокого роста паренька и малой площади помещения одного шага ему как раз и хватило.

— Ша! — в одну восьмую голоса рявкнул бородатый, тот, кого Леший окрестил Ильей Муромцем, — отключили приборы. Закрыли глаза. Задача на сообразительность: кого принесло — серого или черного?

Мотогитарист, по аналогии — Алеша Попович, фыркнул, но глаза прижмурил, хотя и не слишком старательно. Добрынюшка, судя по движениям крутых плеч тихо похмыкивал.

— По каким приметам определяем врага? — прошипел Муромец, — отвечать быстро, не думая…

— Если купит 50 грамм коньяка, значит черный, а если банку пива — серый, — предположил Попович.

Паренек у стойки хмыкнул, мягко, словно на шарнирах развернулся к продавщице и голосом, насквозь нейтральным, попросил:

— 50 грамм коньяка и банку пива.

Добрыня заржал первым, богатыри подхватили и с грохотом отодвигая стулья выкатились из «рыбки» под мелкий дождик. Сыто заурчали моторы. Вспыхнули фары, вырывая кусок дороги прямо перед колесом. Не отдавая себе отчета, словно что-то тянуло его, Леший двинулся следом. Передвижная "богатырская застава" уже оседлала своих «коней». Внезапно Муромец обернулся, весело оскалился и отдал Лешему скаутский салют. Тяжелая машина взяла с места, как Бурушка Косматый, неспешно и мягко, но с каждым оборотам колеса набирая силу и скорость, чтобы метров через 200 превратиться в ревущую комету. Красная «Ява» пристроилась в кильватере, Попович закинул гитару за спину и узкий, стремительный «Иж-Планета-Спорт» лихо сдернул с места, оглашая ревом окрестности, глушителя на нем, конечно, не было, кто их ставит на «гончаков»? Лешего окатило выхлопом, он сморщился и заморгал. Троица уходила в темноту. Случайные парни. Совершенно пустая встреча. И тем не менее, Леший не отводил взгляда. Там, куда исчезли «богатыри» проезда не было. Кривая улица упиралась в глухой забор старого монастырского комплекса, уже лет пять, как заброшенного напрочь и занятого, в основном, бомжами, мелко-уголовным элементом и бродячими кошками. Ходили слухи, что бомжи их едят со страшной силой, но кошки там все равно селились с упорством, достойным лучшего применения.