Сусанна Арменян - Одинокие велосипедисты

— И я… — начал было Томо, но дон Салевол его прервал:

— Ты настоящий! Томо, знаешь ли ты, кто ты? А, Томо? Настоящий друг! На-сто-я-щий!!

С внезапной обидой граф Томо понял — не зная сам, каким образом, но понял, — что дон Салевол пьян меньше, чем он. Томо рассвирепел:

— Я настоящ-щий вдруг!..

В доказательство этому он встал, схватился за стол — так что бутылки и стаканы едино вздрогнули, — и полез к дону Салеволу целоваться. Он не знал точно, зачем. Но у него просто промелькнуло: а не полезть ли мне к дону Салеволу целоваться? Тут же пронеслось: почему нет? И полез. И дон Салевол не возражал.

Граф Томо, удобно усевшись на коленях друга, ткнулся губами в его щеку, но почему-то попал в ухо. Дон Салевол поймал в ладонь уплывающую голову графа Томо и прижал рот графа к своим губам.

— Ты не умеешь целоваться, — ошеломленно сообщил он графу через несколько минут. Томо ничего не соображал и облизывал чуть припухшие губы. Дон Салевол засмеялся и снова захватил их в плен. Граф Томо вдруг понял, что это поцелуй. В его памяти всплыл потускневший образ Дамы Амстер, и он захотел укусить мягкую губу дона Салевола. Но тут раздался какой-то звук, и поцелуй кончился. Граф Томо мутно посмотрел на блестящие губы друга, потом оглянулся. Перед ними стояла дама Рози Велет. Войдя без стука, она пожинала плоды своей невоспитанности — так про нее подумал Томо.

— Ты такое… в записке, — сказала она, — я прочитала, бегу сюда, а тут…

— Не думай, Рози, — сказал Томо.

— Я не думаю, — ответила она.

— Мы не голубые, мы просто очень очень хорошие друзья, — продолжал Томо.

— Я вижу. Коньячок-поцелуйчики-диванчик-журнальчик. Двери, между прочим, закрывать следует!

— А еще в них надо стучаться, — напомнил ей Томо и хотел было встать с колен дона Салевола, потому что чувствовать-начинал-себя-уже-неловко-в-таком-положении. Но дон Салевол вдруг резко сжал его за локти и усадил обратно, пристально глядя на Даму при этом и все еще не произнося ни единого слова.

— Я пошла, — нерешительно улыбнулась Рози Велет. Она тоже знала это пугающее молчание дона Салевола и непредсказуемость поступков, следующих за ним.

Поэтому, прождав в полной тишине минуты две, Дама повернулась на каблуках и ушла.

В тот момент, когда хлопнула дверь, дон Салевол резко смел Томо на пол.

Графу стало больно везде. Он сел и стал меланхолично потирать места ушибов. Дон Салевол, упав на диван, громко рыдал, смяв коленом журнал…

А может быть, и не рыдал — граф Томо не помнил четко.

Как-то без перехода он осознал, что идет по улице в непонятном направлении. Было поздно и темно.

На улице Коктожана граф Томо заметил преследование. Замерев под фонарным столбом, Томо оглянулся, придерживая железный столб для сохранения в равновесии своего неверного тела. К графу шанул человек, и тогда при свете уличного фонаря Томо узнал графа Осцилло — по гербу на рукаве — не того, которого он убил у болота, а другого графа из рода Осцилло. На груди у врага висела та самая лупа Томо, оставленная давным-давно в руке у мертвеца — теперь оправленная в серебро.

— У меня нет ножа, — сказал граф Томо, пытаясь протрезветь. Он понимал, что месть неизбежна.

— Надо поговорить, — услышал граф Томо вместо ожидаемого «я тебя убью».

Через некоторое время часы на башне Тахрабената звонили, а два кровных врага сидели в ночном баре, и Осцилло отпаивал графа Томо крепким кофе.

Они обсуждали предстоящую дуэль.

— Надо место тихое найти, — шептал граф Осцилло, опустив глаза. — Чтобы никто не помешал.

— Ну да, само собой, — отвечал Томо, растапливая кусочки шоколада в горячем кофе и отправляя их в рот.

Немного помолчали. Граф Томо дурными глазами смотрел на морщинистую шоколадную обертку и думал о разном.

— Но не сегодня, — сказал граф Осцилло.

— А когда? — слегка оживился Томо. — И как мы…

— Тихо! — ответил Осцилло, схватил Томо за руку и сжал до боли. Томо ощутил какое-то дуновение, шорох, будто прошел кто-то — а никого.

— Это невидимые полицейские, — быстро зашептал граф Осцилло. — Я их чую за километр.

— Значит, это полицейские? — сонно спрсоил Томо. — Они какие? Невидимые? Интересно, а какие они?

— Это нововведение Тахрабената. Они носят с собой сложную систему зеркал. Их не видно. Так легче ловить.

— Кого ловить?

— Нас. Значит, встречаемся во вторник, в половине… Тс-с-с-с! — снова зашипел Осцилло. Мимо их столика, обдав легким ветерком, пронеслись несколько бойцов невидимого фронта. Осцилло помог графу Томо встать, и они поплелись по ночным тахрабским улицам.

Граф Осцилло быстро сообразил, что Томо без его поддержки упадет на тротуар и заснет. Он отвел графа к себе. Томо опирался на плечи Осцилло и, уже не боясь споткнуться, глядел вверх, на звезды. Он чувствовал, что вот-вот поймет что-то великое и прекрасное, но не успел. Ноги заплетались все чаще. Последнее, что кружилось в голове у Томо перед тем, как он заснул на постели, дома у Осцилло, были слова из песни тахрабской рок-звезды, великолепного Знуотса Гниллора:

В доме у дамы Рози Велет жила маленькая пятикомнатная собачка. В отличие от двух- и трехкомнатных собачек, она молчала и совсем не кусалась. Граф Томо собрался с духом и постучался в деревянную резьбу дверей.

— Я дома! — услышал Томо, и замок вкусно звякнул. Рози Велет странно посмотрела на гостя и медленно провела ладонью по лицу. — Заходи, — сказала она наконец и отступила в сторону, пропуская графа.

Томо вошел в комнату и остановился в полном недоумении: везде, где это было возможно, стояли подносы с пирожными, их запах чуть не сбил Томо с ног.

— Можешь угощаться, — остренько улыбнулась Рози Велет и села на диван, между «медком» и «птичьим молоком».

Пятикомнатная собачка тихо вошла, беззвучно пронзила графа Томо многозначительным взором, усаживаясь у ног хозяйки. Хвост ее забарабанил по паркету, звериная морда оскалилась в ехидной пятикомнатно-собачковой улыбке.

— Дон Салевол ушел в рейс, — сообщил Томо, боязливо косясь на поднос с «наполеоном».

— Мне все равно, — быстро ответила Рози Велет. — Хоть в рейс, хоть куда угодно.

— Почему? — удивился Томо.

— У меня новая привязанность, — ответила Рози, потом схватила свою собачку за ушко и затеребила его. — У нас новая привязанность, — почти пропела она, наклоняясь к псу и сюсюкая с ним. — Мы любим дьюгого, пьявда, сябацька моя? Хаёсяя сябака, хаёсяя! Пьявдя?