Даниэла Долина - Кочевница

― Может и оскорбление, но только не для тебя.

Дождь перестал, холод пробирал до костей. Мэри выбралась из-под лодки и побежала к дому. Орландо догнал её в одно мгновение. Мокрые и грязные они забрались внутрь, стараясь никого не разбудить и не запачкать пол; едва сдерживали беспричинный смех.

…Сейчас Орландо просил её Бога снова проявить любовь к Мэри.

Мария чуть заметно вздохнула…

― Что с ней? — Это Сэм, снедаемый тревогой и любопытством, напомнил о себе.

Ещё вдох, ещё… И ни одного выдоха. Орландо ждал исхода. Пусть уже случится. Что-нибудь… Пусть всё произойдёт сейчас. Он так крепко сжал её плечи, что они хрустнули. Мэри откинула голову назад и задышала: еле слышно. Чуть заметно поднималась и опускалась грудь. Кожа на глазах оживала. Будто чудесный художник невидимой кистью покрывал её тёплыми красками поверх размытых прозрачных набросков.

― Сэр! Прошу вас… Что с ней?

― Он любит её, мальчик.

― Кто?

― Я…

― Вы с ума сошли? Сэр? Она жива?..

Мэри тихонько спала на руках возлюбленного.

И во сне тонкой ладонью вдруг провела по животу… Потом склонила голову на бок и, вдохнув знакомый аромат его одежды, заснула теперь уже нормальным глубоким и долгим сном. А он боялся пошевелиться. Лишь иногда он тоже трогал круглый маленький животик и задыхался от радости снова быть рядом с ней. С ней и с тем, кто там — внутри: тоже щупает ладошками стенки самой первой в своей жизни колыбели.

Мария лежала в тёплой и мягкой пастели, чувствуя сотни запахов и слыша миллионы звуков. Куда-то подевалась её способность вычленять изо всего самое важное, то, что не ощущать нельзя. Не открывая глаз, она просто боялась сделать это, Мэри попыталась определить своё месторасположение и не знала, радоваться или огорчаться тому, что теперь её тело под землёй в Форест Феори. За последние полгода она сменила множество мест, абсолютно оправдывая своё происхождение, и все они были не краше кладбищенского пристанища.

…Последнее, что отчётливо помнила Кочевница, было невнятное бормотание старой лисы Билла и всполохи широкой ленты его хлыста. Правда, где-то в глубине сознания неловко теснились отрывки ещё каких-то событий… Надо вспомнить что-то очень важное — самое важное. Вдруг шелест листвы, возня жуков-короедов, знакомые голоса за стеной ушли на второй план. До её слуха теперь доносился только один звук, причём он шёл изнутри: приглушённое попискивание и едва уловимая пульсация.

Мэри смело открыла глаза и посмотрела на свой живот. Она обняла его руками и слабо позвала:

― Орландо…

В комнату в тот же момент ворвался огромный и такой неуместный в подземном домике с низкими потолками человек. Он был так хорош собой, что Мария задохнулась, как если бы увидела ангела во плоти. Он обнимал и целовал её словно во сне. А ведь она давно утвердилась в мысли, что ощутить влажное тепло его губ больше не сможет никогда, и теперь боялась пошевелиться, спугнуть зыбкое сновидение.

Но пелена спадала с глаз, являя любимый образ и тех, чья память сохранила Кочевнице жизнь. Здесь были все, и Мэри не только слышала их голоса, она слышала стук их сердец. Она знала, что в комнате нет ни одного существа, что было бы не радо её пробуждению. Даже Лизи, стоя немного в стороне, сияла и, хоть её никто не слушал, не переставала несмело говорить:

― Разойдитесь, ей нужно пространство!.. Отойдите от окна! Нэнси, вы её раздавите! Не трясите её, говорю вам! Она ещё очень слабая. Разойдитесь…

― Действительно — хватит, господа чародеи! — Это громогласно решила всех урезонить хозяйка дома. Только почему-то обращалась она к чародеям, а ведь в комнате были и Сэм, и Роланд с Оливией, и надрывно заявлял о себе младенец в белоснежном чепчике. — И ты — Оливия, уйми, наконец, Альфреда! Всё! Пойдёмте отсюда! А вы, сэр Орландо, живо э-э-э… запечатывайте комнату! Как вы там умеете это делать?

Голос Нэнси услышали все. Сначала Оливия унесла орущего Альфреда, за нею виновато удалился Роланд. Нэнси подтолкнула к выходу Эдуарда, и он увёл заливающуюся слезами Елену. Потом Нэнси выкатила кресло Сэма, который так сильно вырос, что у Марии защемило сердце. Ведь человек как нельзя лучше осознаёт неудержимый ход времени, когда видит взросление детей. На руках у Сэмюеля сидела очаровательная девочка. Мэри показалось, что она уже видела этого ребёнка. Когда? Может в прошлой жизни? А может во сне? Сейчас так всё переплелось в едва пробудившемся сознании, что напрягать его не имело никакого смысла.

В комнате остались Мария, Орландо и… Лизи. Она подошла к пастели и виновато улыбнулась:

― Привет.

― Лизи… — Это было второе слово, что сказала Мария. Судя по тому, что происходило в эти минуты, тот случай, та сцена на берегу, свидетельницей которой нечаянно стала Мэри, была недоразумением. Мария подумает об этом, но только потом…

Элизабет взяла Мэри за руку и легонько сжала. Обе ладошки — такие холодные — дрогнули.

― Ты как, Мэри?

― Не знаю… А ты?

― Хорошо.

― Ты не сердишься на меня, Лизи?

Элизабет старалась не видеть Орландо.

― Ну что ты? За что?

― Я виновата…

― Да нет… Всё равно ничего бы не получилось. — А потом лукаво добавила:

― Проехали.

Мария улыбнулась:

― Я знаю — всё будет… Всё получится.

― Что?

Мэри провела ладонью по животу.

― Всё, о чём ты мечтаешь.

― Это невозможно. Никогда. — Элизабет с уверенностью произнесла это «никогда» и смело взглянула на Орландо, наконец-то. Он был, казалось, растерян. Но, вернее всего, это просто казалось.

― Лизи, «всегда» и «никогда» невозможно гарантировать. Это все знают…

― Давно ли это узнала ты, Мэри?

― Элизабет, хватит. Дай ей отдохнуть. Потом поговорите. — Орландо взял Лизи за плечи и легонько подтолкнул к выходу…

― Я так соскучился…

― Не оставляй нас больше без присмотра, Орландо.

― Не оставлю. — Он лёг рядом с Мэри.

Было так тесно, что даже воздух теперь не разделял их тела.

Тот незабываемый день, когда Мария воссоединилась с самыми дорогими для неё людьми на земле, был важным и в жизни ещё одного человека, неутомимо идущего к своему счастью. Только понятие счастья у него было иное, и ощущал он его иначе. Обидно, должно быть, для работников налоговой службы, что все самые мерзкие персонажи в истории, литературе и на сцене оказываются сборщиками налогов. Не всякому дано пройти испытание звонкой монетой. Некоторые, единожды вкусив могущество, дарованное обладанием ею, теряют покой. Всякая святость меркнет перед «святостью» безмолвного и властного металла.

Изнурённый бессонными ночами и страхом, слабый человек, всегда мечтающий о силе, но всё более низвергаемый в омут бессилия, всё своё время посвящал теперь выполнению домашнего задания, данного строгим и неумолимым учителем. И ничто не могло освободить слабого человека от ответа, ответ держать всё же придётся. В этот счастливый для многих день Френсису не пришлось осуществлять свои зловещие и одновременно трусливые планы. Всё разрешилось само собой.