Робин Хобб - Лесной маг

И все же я знал, что с каждым проходящим днем я приближаюсь к принятию решения. Происходили события, часть из которых я привел в движение. Рано или поздно мне придется прекратить балансировать на стене между мирами и сделать выбор. Иногда я страшился одной мысли, что может прийти письмо от Ярил, а порой с нетерпением ждал его. Но день проходил за днем, ответа все не было, и я начал подозревать, что отец перехватил письмо и уничтожил его. Потом я счел не менее вероятным, что Карсина получила письмо от Ярил для Спинка и оставила его у себя. Я пытался решить, что делать дальше, но четко обдумать это не мог. Краткий сон и долгие часы работы, чередуемые со страстными соитиями, не способствуют ясности мышления.

Доктор Даудер, всегда выступавший в защиту алкоголя как средства для успокоения нервов, подобрал наилучшее сочетание рома и настойки опия, притуплявшее ужас конца дороги для каторжников и солдат. Работы продолжались — не так быстро, чтобы радоваться в любых других обстоятельствах, но с неуклонностью, удивительной для последних нескольких лет строительства.

Как упоминал Эбрукс, это была грандиозная задача. Прежде чем тянуть дорогу дальше, следовало распилить на куски три огромных срубленных дерева и убрать их с пути. Если верить Эбруксу и Кеси, действия рабочих напоминали военную операцию. Один отряд, одурманенный до нужного состояния алкоголем и настойкой опия, пилил ствол — в то время как другой оттаскивал куски дерева. Обрубок выволакивали за пределы «зоны ужаса», и там за него принимались трезвые заключенные. Передовые отряды работали по часу, после чего им на смену приходили свежие силы. Медленно, но неуклонно срубленные деревья уменьшались в размерах. Вперед уже выслали отряд с заданием наметить следующие деревья, которые будут срублены. Настроения в Геттисе заметно улучшились — и не только из-за продвижения дороги. Полковник Гарен, посоветовавшись с доктором Даудером, решил, что более мягкое зелье Геттиса должно быть доступно любому жителю города, который почувствует необходимость в такой поддержке. По словам Эбрукса, большую часть времени весь город находился под воздействием зелья. У меня не было возможности в этом убедиться, но я заметил, что и от него, и от Кеси попахивает ромом.

Я не отваживался ездить в город. Только я понадеялся, что страсти по поводу исчезновения Фалы улеглись, как ее тело было найдено. Фалу задушили кожаным ремнем, а тело спрятали в куче грязной соломы за конюшнями. Сверху труп занесло снегом и новой соломой, вычищенной из стойл, иначе его обнаружили бы гораздо раньше. Его нашли, когда город начали приводить в порядок перед проверкой и солому стали грузить в фургон, чтобы вывезти за пределы Геттиса.

Я не хоронил Фалу и даже не присутствовал на похоронах. Полковник Гарен подтвердил, что он в курсе городских слухов настроений. В день похорон он приказал мне отправиться к концу дороги и принять участие в работах. Я жалел, что не могу отдать последний долг женщине, которая, хоть и ненадолго, стала мне утешением. Позднее я услышал от Кеси, что похороны превратились в светскую вечеринку для дам, как он выразился, поскольку все дамы со свистками пришли на кладбище проводить Фалу в последний путь. Мне кажется, тем самым они хотели дать понять мужчинам Геттиса, что не потерпят дурного обращения с любой женщиной, к какому бы сословию та ни принадлежала. Я не осмелился спросить, была ли среди них Эпини.

А для меня тот день вышел довольно странным. Исполняя приказ, я приехал на Утесе к концу дороги, на самый край «зоны ужаса». Однако вскоре выяснилось, что никто не знает, кому я должен доложиться и что мне следует делать. В итоге весь день заключенные и охранники косились на меня с любопытством. Я впервые видел вблизи столько каторжников. Даже не знаю, что ужаснуло меня больше — жестокость охранников или грубая натура самих заключенных, из-за которой казалось, что они едва ли не заслуживали такого обращения. К концу дня единственное, что я мог сказать обо всем происходящем, — это что человеческий облик потеряли и охрана, и охраняемые. Я твердо решил, что никогда не буду принадлежать ни к одной из этих групп.

Вернувшись тем вечером на кладбище, я направился к могиле Фалы и остановился возле нее, чтобы вознести короткую молитву. Я был рад увидеть, что могила густо усыпана цветами от людей, пришедших на похороны. Я страстно надеялся, что человек, убивший Фалу, умирая, будет страдать не меньше. Каким же негодяем нужно быть, чтобы жестоко задушить хрупкую женщину, а потом бросить ее тело под грудой грязной соломы? Я готовил себе скромный ужин и размышлял о несчастной судьбе Фалы. Вероятно, именно поэтому я решил провести ту ночь в своей постели, вместо того чтобы встречаться с Оликеей на опушке леса.

Я рассчитывал, что буду спать, пусть даже беспокойно, в собственной кровати. Однако сон долго избегал меня, а когда мне наконец удалось заснуть, мне приснились не Оликея и не Фала, а Орандула, старый бог равновесия. Я стоял рядом с ним и помогал уравновесить весы — не две чаши, но полдюжины крюков, расположенных по кругу, — напомнившие мне жертвоприношение, которое я видел на свадьбе Росса. На этих крюках висели не птицы, а люди. Хуже того, люди, которых я знал. На один был насажен Девара, на следующий — древесный страж, несчастная Фала висела на третьем, и моя мать — на четвертом. А вокруг молча стояли и ждали моего решения Эпини и Спинк, полковник Гарен и Оликея, моя сестра Ярил и даже Карсина.

— Выбирай, — настаивал древний бог, каркающий, словно старый стервятник, — и у него действительно была голова стервятника на человеческом теле. Когда он говорил, его красная сережка подрагивала. — Ты нарушил равновесие. Теперь ты должен его вернуть, Невер. Ты должен мне смерть. Выбирай, кто следующим ощутит когти смерти. Или это будешь ты?

Его вопрос не был праздным. Когда я попытался возразить, что не могу выбрать, он взмахнул серпом, словно собирался скосить их всех сразу. Я бросился вперед, пытаясь остановить его, и почувствовал, как холодное железо входит мне в грудь.

Я проснулся с громким стоном. Все мое тело дрожало от холода и страха. Но я испугался еще больше, когда обнаружил себя на каменистом гребне рядом с пнем древесной женщины. Я стоял на самом краю обрыва и смотрел вниз, на темную полосу дороги, прорезающую серебристое в лунном свете озерцо лиственных крон.

За последнее время я почти привык к тому, что хожу во сне. Я сделал несколько глубоких вдохов и почти успокоился, и даже начал размышлять о том, как буду искать обратную дорогу домой в темном лесу, когда у меня за спиной вдруг раздался мужской голос:

— Так что же ты выберешь?

Я невольно вскрикнул и отскочил в сторону, подальше от темной фигуры, неожиданно возникшей рядом. Слишком уж эти слова вторили моему кошмару.