Робин Хобб - Лесной маг

Ночи не приносили мне отдыха. Ряды мертвецов возле моего дома были покрыты лишь грубой мешковиной. Лесные падальщики тут же устремились на пиршество. Я делал все, что было в моих силах. Тела я окружил горящими факелами. Они останавливали крупных хищников, но ничуть не смущали крыс. Часто лишь наше появление заставляло этих тварей разбегаться, набив брюхо человеческим мясом. Я ненавидел крыс и убивал их, когда мог. Стервятники теперь постоянно находились где-то рядом. Они и вороны, громко каркая, дрались друг с другом над разверстыми траншеями. Они следовали за фургонами и рассаживались на ветвях деревьев, наблюдая, как мы укладываем тела в траншеи и покрываем тонким слоем негашеной извести и земли. Как только мы отходили в сторону, они тут же слетали вниз. Однажды Кеси принес дробовик и пристрелил дюжину птиц. Он привязал их трупы к высоким шестам и вкопал их вокруг траншеи. Некоторое время остальная стая не решалась приближаться к ним, но они быстро начали гнить и завоняли на жарком солнце, привлекая жужжащих мух и ос. Хуже того, мне они напомнили о жутком жертвоприношении на свадьбе Росса. Было похоже, что стервятников особенно разгневало убийство их товарищей. Они узнавали Кеси, правящего фургоном с новыми телами, и набрасывались на него, громко каркая и пытаясь ударить клювом в его шляпу. Каждый вечер из леса появлялись и другие твари, которые пытались раскапывать свежие могилы. Даже негашеная известь не могла их полностью отпугнуть. Каждое утро я навещал недавние могилы и засыпал отрытые за ночь подкопы. Мне казалось, что кладбище находится в осаде. Моя растущая изгородь, хорошевшая с каждым днем, не могла защитить от этих тварей, и мне пришлось признать, что полковник Гарен был прав — здесь требовалась каменная стена.

Я плохо спал с той ночи, когда поссорился с Оликеей. Она по-прежнему снилась мне, как и чудесная пища с другой стороны. Однако мне не удавалось до них добраться. Я приходил туда, но понимал, что все это происходит во сне. То, что я ел, казалось бесплотным и не приносило мне насыщения. Я видел Оликею, но всегда издалека. Если я звал ее, она не поворачивала головы. Если же я устремлялся за ней, мне не удавалось ее догнать.

Дни складывались в недели, а там и в месяцы. Мы трудились изо всех сил, едва успевая хоронить все новых мертвецов. Запахи разложения и жжение от щелочи в ноздрях слились для меня в единое ощущение. Даже если я грел воду и мылся с мылом, мне не удавалось избавиться от ужасных запахов своего занятия. Негашеная известь, которой мы поливали траншеи, разъедала кожу. Но самым страшным был постоянный голод, терзавший меня. Я лишился лесной пищи, которую прежде приносила мне Оликея. То, чем мне приходилось питаться теперь, казалось насмешкой над пожирающим меня изнутри голодом.

Между тем среди смерти, разложения и чумы продолжало цвести лето. Долгие ясные дни, чистое голубое небо над головой. Бабочки порхали над цветами, посаженными мной на кладбище, птицы пели на деревьях, стоящих на опушке леса. Ограда разрасталась, в тени моих маленьких деревьев пробивался кустарник.

Костлявые руки чумы не уважали ни чин, ни возраст. Мы заполнили одну траншею и начали копать вторую. Мы хоронили младенцев и стариков, хрупких девочек и могучих мужчин. В тот жаркий день привезли тело Дейла Харди. Того самого буяна, который собирался избить меня, когда Карсина выкрикивала про меня всякие мерзости. Чума быстро разобралась с ним, рассказал Эбрукс. Он недолго страдал от лихорадки и умер в первый же день, захлебнувшись собственной рвотой. Я вспомнил, как он угрожал мне, и имел повод радоваться его смерти. Но вместо этого я пожалел его, столь постыдно павшего в расцвете лет.

Уже вечерело, когда мы закончили заполнять вторую траншею. Совершенно непристойным образом это напомнило мне, как повар на отцовской кухне выкладывал слоями на блюдо разные составляющие. Только вместо мяса, соуса, картофеля и моркови мы использовали тела, негашеную известь и землю, потом снова тела, негашеную известь и землю, и так до тех пор, пока не увенчивали все это последним слоем земли.

— Будет, — решил я, когда мы привели в порядок длинный могильный холмик.

Теперь, когда все тела оказались под землей, воздух казался почти чистым.

— На сегодня довольно, парни. Завтра выроем новую траншею.

— Молю доброго бога, чтобы она оказалась последней в этом году, — предложил Кеси.

— Аминь, — поддержали его оба бывших плотника, а ныне могильщика.

— Чума скоро должна закончиться, верно? — спросил я.

— Чума закончится тогда, когда закончится, — ответил Кеси. — Дожди всегда прекращают ее. Но бывает, что она стихает и раньше. В городе ходят слухи о какой-то особенной воде, которая ее лечит. О воде из какого-то там источника, которую один западный доктор испытывает на людях. Какой-то курьер сказал, что слышал от другого курьера, будто еще до конца сезона чумы нам попытаются ее доставить, чтобы проверить, работает она или нет.

— Ты не слышал имени доктора? — спросил я, решив, что Спинк написал письмо доктору Амикасу.

Кеси пожал плечами и покачал головой. Мы забрали свои лопаты и направились к сараю с инструментами. Однако не успели мы до него дойти, как послышались звуки, которые мы так ненавидели: к кладбищу приближался очередной фургон с мертвецами.

— И что бы им не перестать умирать хотя бы на день? — печально спросил Кеси.

— Думаю, они бы с радостью, если б смогли, — ответил я, и один из могильщиков мрачно ухмыльнулся.

— Этим бедолагам придется пролежать всю ночь под открытым небом, — заметил Кеси, и я пожал плечами.

Это будет не первый раз, когда завернутые в саваны тела подождут, пока мы отроем новые могилы. Впрочем, как и Кеси, я молился, чтобы он оказался последним.

На козлах сидел Эбрукс. Он неловко соскочил на землю.

— Вам, ребята, стоит помочь мне их разгрузить, если вы хотите, чтоб я подвез вас до города, — предложил он, и мы взялись за нашу мрачную работу.

В фургоне было семеро мертвецов. Эбрукс, привыкший к моей настойчивости, протянул мне список имен. Я засунул его в карман и стал помогать остальным вытаскивать тела из фургона. Трое мужчин, мальчик и три женщины. Мы аккуратно сложили их в ряд. Кеси принес новые факелы, Эбрукс помог мне их расставить вокруг непогребенных тел. Потом все забрались в фургон, попрощались со мной и отправились обратно в город. Долгожданная ночь вступала в свои права. Быть может, она принесет с собой прохладу. Я зажег факелы. В спокойном летнем воздухе их пламя горело ярко и почти не дрожало.

Я вернулся в дом, умыл лицо и руки и приступил к холодному ужину, который привез мне Кеси. Хлеб, мясо и сыр. Это была неплохая еда, и я жадно съел ее, но, как и всегда, не почувствовал удовлетворения. Я давно уже понял, что голод, живущий во мне, не заглушить обычной пищей. Я заставил себя оставить немного еды на завтрак и встал из-за стола таким же голодным, каким приступал к трапезе.