Андрей Стерхов - Атака неудачника

Накачавшись вволю, девушка выбралась из сетки, вернулась в гостиную и побрела в комнату Вуанга. Щёлкнув выключателем, удивлённо ойкнула. Кто угодно бы ойкнул. В свете лампочки без абажура: нештукатуреные стены, старая циновка, закапанная воском книга «Как закалялась сталь» в дорогом подарочном издании, огарок свечи в фарфоровой плошке с щербатым краем, вбитый в паркет штык от трёхлинейки и больше ничего.

— А это чья комната? — не сразу, а будто сомневаясь, можно ли об этом спрашивать, поинтересовалась девушка.

— Это апартаменты нашего третьего, — продолжая бороться с зевотой, ответил я.

— Петра Владимировича?

— Ну да.

— Харизматично тут у него.

— Угу.

— Но уж больно скромненько.

— А он у нас по жизни аскет.

— Оно и видно.

Помолчав немного, Лера спросила:

— А он где сейчас?

— Там, где и всегда, — ответил я. — В командировке.

— Ясненько.

И щёлк выключателем, чтоб никогда больше не видеть столь запредельную, остужающую кровь, суровость.

Вернувшись в гостиную, девушка без спросу схватила старую (не ту, которая концертная, а ту, которая, домашняя) гитару Ашгарра. Расчехлила, уселась в кресло у зашторенного окна и попробовала взять какой-то незамысловатый аккорд: зажав пятую и шестую струну на третьем ладу, потянулась средним пальцем к третьей струне на втором. Но тут заметила и прочитала вслух выцарапанную на верхней деке надпись:

Прыснула и спросила:

— Кто это учудил?

— Это Янка лак попортила, — отбирая у неё раритетную вещь, ответил я. — Заночевала как-то раз после «квартирника», выпила лишка, раздухарилась и вот чиркнула на память походной цыганской иглой.

— А кто такая эта Янка?

— Пропащая… — запихивая гитару в чехол, произнёс я.

— Светлая… — произнёс входящий в гостиную Ашгарр.

И хором закончили:

— Душа.

— А почему «восемь струн»? — задала Лера резонный вопрос. — Должно ведь «шесть». Ну или «семь».

— «Шесть», а равно «семь», ломает ритм строки, — принимая у меня упакованный инструмент, пояснил поэт.

— Зато правда.

Не сообразив сходу, чего такого умного ответить, я хотел было напомнить ей, что нет правды на земле, но передумал и промолчал. Уж больно банально. Зато Ашгарр нашёлся:

— У искусства своя правда, и эта правда высшая.

А Лера уже забыла про свой вопрос, поглядела на меня так, будто видит впервые, затем перевела изучающий взгляд на Ашгарра и спросила:

— Слушайте, а кто из вас старше?

— Пётр, — не моргнув глазом соврал Ашгарр

— А потом?

— Потом он, — показал поэт на меня.

А у Леры уже созрел новый вопрос:

— Слушайте, давно хотела спросить, почему вы всегда в чёрных очках ходите? Даже вот ночью.

— Глазки у нас болят, — утомлённый её расспросами брякнул я первое, что пришло на ум.

— Что, у обоих, что ли?

— И у Ву… У Петра — тоже, — поддержал моё враньё Ашгарр. — Это у нас наследственное.

Лера хотела ещё что-то спросить, но я, уже взойдя на первую ступень раздражения, её опередил:

— Тебе спать не пора?

— Что-то пока, шеф, не хочется, — посмотрела она на меня умоляюще.

Тут Ашгарр, который на полном серьёзе взялся разыгрывать из себя гостеприимного хозяина, озаботился:

— Может, перекусишь чего?

— Было бы неплохо, — кивнула Лера.

— Сейчас что-нибудь сварганим на скорую руку, — пообещал поэт с показушным энтузиазмом.

— Ой, я могу глазунью приготовить, — предложила девушка. — Это быстро. У вас есть яйца?

Мы с Ашгарром переглянулись.

— В холодильнике, — смутившись, уточнила Лера.

— Нет, — ответили поэт. — Такой… Такого не держим.

Лера, которой, видимо, ужас как хотелось продемонстрировать свои недюжинные кулинарные способности, удивилась:

— Не любите яичницу?

— Аллергия у нас на яйца, — ляпнул я. — Как полопаем, так сразу пятнами покрываемся. И ещё это… чешемся.

Прозвучало это объяснение не очень убедительно, но не мог же я сказать правду и признаться, что нагону видеть, как кто-то разбивает яйцо, всё равно, что человеку видеть, как кто-то бьёт в живот беременную женщину.

А помимо того я в тот момент вот что подумал: ещё несколько подобных вопросов и мы в глазах не в меру пытливый девицы окончательно предстанем неизлечимыми калеками.

— Перепелиные не пробовали? — спросила девушка, обращаясь прежде всего к Ашгарру. А когда тот мотнул головой, дескать, нет, посоветовала: — Обязательно попробуйте.

— Попробуем, — пообещал Ашгарр и поторопился замять неприятную тему: — Я бутерброды с ветчиной сделаю. Будешь?

— Буду, — легко согласилась Лера.

— Ладно, — сказал я, — давайте, братцы, гоняйте чаи, лопайте бутерброды, а я под душ и в люльку. Скоро вновь на передовую.

— Шеф, а мне завтра… — начала было Лера.

Но я её перебил:

— А у тебя завтра законный выходной. Точнее уже не завтра, а сегодня.

— Но, шеф…

— Что ещё?

— Вы так и не объяснили, что происходит.

— Оно тебе, подруга, надо?

— Ну как… — Девушка пожала плечами. — Наверное, надо. Волнуюсь за вас.

— А вот не надо за меня волноваться, — попросил я, нервно пощёлкав пальцами. — И знать ничего тебе не надо. Меньше знаешь, крепче спишь.

Выдал железобетонную банальность и подумал, что вопрос на этом исчерпан. Но моя беспокойная помощница и не подумала уняться.

— Шеф, а может быть я вам как-то…

— Помолчи, а, — грубо осадил её я порыв.

Губы Лера сжались, ресницы захлопали, глаза наполнились слезами.

Ну ты, дракон, и хамло, подумал я о себе уже в следующую секунду. Мало того, что втянул девчонку в очередную бяку, так ещё и, психуя по этому поводу, орёшь на бедняжку.

Подстёгнутый идущими от Ашгарра токами осуждения, подошёл к Лере, погладил успокаивающе по плечу и виноватым голосом произнёс:

— Слушай, подруга, ты можешь с доброжелательным пониманием отнестись к моему молчанию?

Она подняла на меня покрасневшие глаза.

— С доброжелательным пониманием?

— Угу, — кивнул я.

Для проформы помолчав немножко, девушка облегчённо шмыгнула и ответила:

— С доброжелательным пониманием — могу.

После чего повела плечиком трогательно и одарила взглядом полным смирения.

— Вот и молодец, — похвалил я. Затем, поглядывая с иронией на Ашгарра, пропел за Николая Расторгуева (на самом деле — за Олега Ануфриева) «Уйду с дороги, таков закон — третий должен уйти», отвесил шутливый полупоклон и потопал в ванную.

Шёл и думал: а ведь сейчас гляну в зеркало и наверняка обнаружу, что на башке прибавилось седых волос.

Ни фига не ошибся.

Будильник в мобильном был выставлен на семь сорок и когда прокукарекал, я своим ушам не поверил. Как так? Ведь только лёг. Вставать не хотелось, не выспался, не отдохнул после безумно трудного дня. И когда бы ни стояла передо мной задача по спасению Леры, чёрта лысого я бы поднялся в такую рань. Другие причины не прокатили бы. Ни деньги, ни жажда мести, ни известная тяга к справедливости не вытащили бы меня в ту минуту из гамака. Да и Леру-то спасать, честно говоря, кинулся не сразу. Стыдно признаться, но какое-то время после пробуждения лежал, находясь на границы сна и яви. Глаза слипались. Мысли путались. Губы шептали: сейчас, ещё немножко, ещё секундочку, ещё чуть-чуть. И не знаю, долго бы вёл себя столь позорно, когда бы — спасибо тебе, услужливое подсознание, — ни пригрезилось вдруг, что моя помощница, сидя в тёплой ванне, режет себе вены кухонным ножом. Ярко, очень ярко, во всех мельчайших подробностях мне эта жуткая картинка пригрезилось. В миг очухался, вылетел из сетки и поскакал в комнату Ашгарра. С такой прытью поскакал, что потерял по дороге левый тапок.