Валентин Маслюков - Жертва

Золотинка не поднимала глаза и только перестала дышать.

Тогда со снисходительной улыбкой он сдернул браслет к запястью — под локтем остался красный след.

— У тебя прямые плечи, — сказал он между тем с выражением задушевной задумчивости. — Это нужно скрывать большим вырезом на груди… А перехват хорош… Да и плечи, чего хулить, есть тут свое очарование. С таким-то изумительным станом… — Теперь он отстранился, разглядывая девушку, и говорил неторопливо, со вкусом, словно медлительно ее раздевал. — Изменчивый рот и много чего умеющие сказать глаза… Очарование не сознающей себя жизни и сверх того… что-то и сверх того… Что-то такое, что притягивает и завораживает мужское сердце, заставляет его сжиматься в истоме.

Он кивнул назад, в сторону праздничного столпотворения. Поближе, шагах в пятидесяти или ста маялось несколько молодых людей, не терявших надежду, что Золотинка возвратиться.

— Ну, и что ты собираешься с этим делать?

— С чем, сударь?

— Как ты собираешься распорядиться красотой?

— А как нужно?

— С умом.

Сказал, словно обруч замкнул на сердце.

— Кстати, как тебе нравится Юлий?

— Он наследник престола, — уклонилась от ответа Золотинка.

— Пройдемся, — сказал Рукосил, предложив ей раскрытую вверх ладонь.

Золотинка вложила свою дрогнувшую руку и он прихватил ее, как птичку, — мягко, но надежно, чтобы не выпорхнула. Случайные трепыхания беспомощной птички, казалось, доставляли Рукосилу насмешливое удовольствие, иногда он придавливал ее и поглядывал искоса, как останавливается Золотинкин взгляд. Неспешный шагом они вступили под полог высокого леса, где вилась набитая темная тропа. Изнемогали, задыхаясь и пропадая, далекие голоса волынок.

— Дрянь мальчишка, — сказал Рукосил после молчания. — Дрянцо.

— Я не согласна, — отозвалась Золотинка, не пытаясь делать вид, будто не понимает о чем речь.

— Не сладко придется ближним людям, когда он воцарится.

— Мне кажется, вы не правы, он много страдал и много понял. Разве ему сладко? Трудно представить себе одиночество более утомительное.

— Что такое одиночество? Род придури. Недаром кручину и беснование, два основных душевных недуга, лечат голодом, плетьми и цепями. Заболевания как будто разные, а лечение одно.

— Неправда, — возразила Золотинка. — И стыдно вам так говорить. Вы читали Салюстия и Абу Усаму.

Он неопределенно хмыкнул.

— А мальчишка пакость. Дрянцо. Вот бы на цепь и голодом — мигом бы оклемался.

— Там туго сжатая пружина, — горячилась Золотинка, не понимая, что нужно Рукосилу, всерьез он это все говорит или только ее испытывает. Нарочно вызывает на откровенность. Как бы там ни было, она не стереглась и не умела стеречься. — Пружина, до последней крайности сжатая, — повторила она.

— Когда пружину пережимают, она ломается. Там весь механизм пришел в негодность и нуждается в переборке.

— Нет, — тряхнула головой Золотинка, — не сломана.

— Да, конечно, у тебя был случай убедиться, когда ты съездила его по сусалам.

Золотинка не вздрогнула: разумеется, Рукосил должен был знать и это.

— Некрасиво это вышло. Жалею, что так… так получилось.

— Напрасно. Ржавые механизмы полезно встряхивать.

Золотинка ничего не сказала. Было неловко идти, оттого, что конюший не выпускал руки. Тропа понемногу поднималась среди редкого подлеска. Перелетая в просветах неба, вороны сопровождали их путь раздражительным и нетерпеливым карканьем.

— Теперь, — молвил Рукосил, поглядывая на Золотинку, — он часто это делал, — теперь Юлий возненавидит тебя. Или полюбит. Ты что выбираешь?

— Что-нибудь третье.

— Нельзя. Совершенно исключено. Либо то, либо другое. Либо одно — люто, либо другое — до умопомрачения.

Золотинка молчала.

Рукосил остановился и перенял руку, обнявши запястье так, чтобы осязать жилы. Тронул девушку за подбородок и заставил поднять голову. В глазах его обозначилась неподвижность, жуткая неподвижность упрямой, томительной силы.

— Я хочу, — внятно сказал он, — чтобы ты стала любовницей наследника.

Золотинка задохнулась, как от пощечины.

А Рукосил, накрыв пальцами быстро бьющиеся жилы, исследовал смятение сердца.

— Это расплата? — насильно улыбнувшись, сказала Золотинка.

— Именно так. И потом иного выхода у тебя просто нет. Куда ты денешься? Ты и так уже все там перевернула. И если будешь прислушиваться к моим советам, то придет время, завладеешь им окончательно. Как вещью. В изматывающей борьбе между вами падет тот, кто полюбит. Кто полюбит — тот обречен. За тебя я спокоен.

— Почему? — Голос ее несомненно дрогнул, это нельзя было скрыть.

— Потому что я предупредил тебя. Потому что я буду стоять за твоей спиной. Потому что я буду нашептывать тебе на ухо. Потому что я разложу для тебя каждое душевное движение Юлия на составные части, я покажу тебе из какой дешевой дряни состоит это движение. И когда мы удалим все летучее, все преходящее, напускное, останется на дне мертвая голова. Знаешь, что такое в алхимии мертвая голова?

— Да.

— Мертвая голова — это пригар, то, что остается на дне тигля после выпаривания, накаливания, возгонки — после всех воздействий, которым мы подвергнем душу Юлия. Так это называется — мертвая голова. Это то, что никак уже нельзя пустить в дело.

— Как бы я хотела вернуться домой… — молвила Золотинка, помолчав.

— У тебя нет дома, — пожал он плечами. — Ты не укроешься от меня. Нигде.

Золотинка опять примолкла, но не могла унять сердца, оно выдавало ее с головой.

— Нет, я не буду губить Юлия.

— Губить? — хмыкнул Рукосил. — Кто произнес это слово?.. Сердечко-то наше колотится: мы не хотим губить Юлия своей любовью. Своей демонической любовью. Мы боимся самих себя, вот мы какие… Ты уверена, что можешь сгубить Юлия?

— Да, — сказала Золотинка, хотя мгновение назад и никогда прежде эта дикая мысль не всходила ей в голову. Что толку было притворяться? Беззастенчивый разговор лишил ее надежды на самообман.

Рукосил же удерживал запястье. Другой рукой он похлопывал Золотинкину ладонь, как бы умеряя страсти… На безымянном пальце его Золотинка узнала перстень с белым прозрачным камнем необычайных размеров. Камень попадался ей на глаза и прежде, теперь она это вспомнила. То матовый, то прозрачный, а то багровый овал или многогранник в окружении растительности из витого золота занимал весь сустав пальца; зеркальные грани мерцали исчезающими оттенками, дробились в неуловимой игре света — они ломались на новые грани и смещались, грань заходила за грань, исчезала… начинала лучиться новая, постепенно распространяясь. Невозможно было уловить, что именно происходит, каково значение и смысл этой холодной игры, невозможно было задержать мысль…