Валентин Маслюков - Жертва

Пропустив лубяных витязей и пешую их свиту, Золотинка свернула в щель между домами. На повороте она оглянулась — Нелюдим ее нес ушат с тем покорным, безропотным видом, с каким исполняют обыденную, утратившую первоначальный вкус работу. Ничто особенно не занимало его: ни вызывающий смех красивых девушек в личинах, которые оставляли открытыми свежие губы и подбородки, ни замечательно толстые зады откормленных на дешевом хлебе мужиков и баб, ни мишурный блеск поддельного золота, ни нарочитая рвань — ничто не оживляло взора. Нелюдим покорился Золотинкиному руководству, покорился необходимости — не осталось даже прежней запальчивой злости, с какой схватился он поначалу за ушат, и Золотинка ощутила легкий укол жалости. Жалости, смешанной, пожалуй, и с раздражением: было все же в этом что-то неестественное, словно бы парень придуривался, нарочно не хотел веселиться, противопоставляя здоровой колобжегской непринужденности их столичное благонамеренное уныние. Золотинка ревновала отечественный праздник, не замечая, что и сама-то, придавленная полновесным ушатом помоев, глядит не особенно радостно.

Протиснувшись по извивам сырой и вонючей щели, Золотинка отомкнула левой рукой запор калитки. Они попали в узкую, круто забиравшую в гору улочку, которая называлась Чулок. Золотинка рассчитывала подняться тут до истоков канавы и, опорожнив наконец злосчастный ушат, вернуться по Китовой улице к княжичеву особняку. Дома выходили на Чулок тылом, выставляя самые неприглядные свои части: неровный камень кладки, рассевшиеся двери, кривые зарешеченные оконца, многие из которых заложены были к тому же кирпичом и камнем. Слепая, шатавшаяся без понятия улица походила на ущелье, дно которого устилали мусор и кухонные отбросы.

Улочка оставалась безлюдна… на удивление даже безлюдна. Но не это смутило Золотинку, а торчащие кое-где по верхнему обрыву ущелья головы. Засевшие высоко над гнилым дном зрители молчаливо наблюдали одинокое продвижение помойного ушата… как-то нехорошо, двусмысленно смотрели. Грубые двери по сторонам улицы, в обычное время отворенные для кухонного чада, были закрыты и, может быть, заперты — почувствовала Золотинка. Она оглянулась: Нелюдим, не знакомый, по-видимому, с обычаями и нравами древнего колобжегского праздника, не тревожился сомнениями. Он озирался в этом диком кошачьем месте не без любопытства. И только.

Обеспокоенная за двоих, Золотинка уловила за уходящим вверх поворотом нечто вроде блеяния… И вот — невнятный шум, крик, хлопающие удары, топот. И словно сорвалось: что-то тяжелое дробно покатилось вниз, ударяясь о края ущелья.

— Берегись! — крикнула Золотинка Нелюдиму, который озадаченно на нее уставился. Она подалась вбок, под самую дверь, на приступок, а простодушный Нелюдим — угрюмый нрав его не исключал известного простодушия — остался посреди ущелья на пробитой в мусоре тропе, озираясь и поглядывая на Золотинку с неким подобием недоверчивой улыбки на губах.

Но много времени не потребовалось, чтобы улыбка его исказилась, — сверху из-за уступа улицы выскочил на косогор огромный баран с каменными рогами и в припадке злобного отчаяния ринулся вниз. С вполне уместным при таких обстоятельствах проворством юноша прянул вбок, не выпустив при этом шеста, — баран промелькнул под ушатом, звонко щелкнув рогами о днище.

— Брось! Ставим! — быстро сказала Золотинка — бесноватый баран, колыхнув ветер, пронесся и скрылся, а сверху доносилось все то же осатанелое блеяние, удары и гомон занятой ответственным делом толпы.

Они бросили ушат вместе с шестом посреди улицы где пришлось; ушат плеснул и накренился, но не опрокинулся, зацепившись выступающим краем днища за булыжник. Золотинка лихорадочно оглядывалась в поисках спасения: попасть под рога и под ноги обезумевшему барану не такая уж шутка для совершенно беззащитного и не готового к приключениям человека. Она толкнула дверь, разумеется, запертую, и больше уже не раздумывала — едва послышался нарастающий топот, коротко разбежавшись, прыгнула и зацепилась за оконный ставень, ноги ее болтались в воздухе.

— Сюда! — крикнула Золотинка юноше, а тот, нерасторопный, как все Нелюдимы, мешкал — не было поблизости другого ставня, а бежать поздно. Новый баран с налитыми кровью глазами мчался вниз по ущелью, и юноша, сбитый секущим ударом, рухнул, как подкошенный.

Подкосила его жердь. Баран, разминувшись с ушатом, шибанул торчащий поперек пути шест, ушат крутнулся на мокром в жирных помоях камне, как на оси, и другой конец жерди рубанул юношу под колени. Он свалился на тропу, под топот следующего барана, тогда как этот мелькнул, поднимая пыль, и исчез.

— Сюда! Ко мне! Скорее! — истошно взывала Золотинка, раскачиваясь на ставне.

На этот раз Нелюдим особенно не привередничал. Резво подхватившись, обнаружил он на косогоре двух разъяренных баранов и отчаянным прыжком достал и ставень, и Золотинку. Одной рукой зацепил перекладину, а другой вынужден был обхватить Золотинку выше колен. При этом, мотнувшись телом, он забросил ноги вверх и уперся ими в стену, так что вышел из него перекореженный, мало на что годный крючок. А Золотинка стонала от усилия удержаться, юноша страшно тянул вниз.

Шурхнул под ними баран, шибанул жердь, следом летел другой, и еще сыпанули из-за угла. Ушат с помоями, представляя собой род вертлюга, вращался внизу, как заведенный, только жердь посверкивала. Юноша, обвиснув на Золотинкиных коленях, соскальзывал, она это чувствовала и напрягалась, сцепив зубы. Послышался треск. Изнемогая в немыслимом положении, Золотинкин напарник толкнулся ногами от стены, ставень поехал, проворачиваясь, а юноша, едва не сорвавшись, исхитрился перебросить ноги на другую сторону узенькой улицы и уперся ступнями в щербатую кладку. При этом ему пришлось нечеловечески вытянуться поперек прохода, так что ставень, Золотинка и юноша неким чудовищным целым образовали висячий мост, под которым неслись бараны.

Зрители, глядевшие на это представление сверху, из чердачных окон, ревели от восторга.

Но нельзя было держаться бесконечно долго. Юноша, напряженный всем телом, сипел, Золотинка хрипела из последних сил. Напарник ее толкнулся ногами и перебросил себя вместе со ставнем и беспомощно обвисшей Золотинкой на прежнюю сторону улицы — ударился здесь ступнями, не сумел зацепиться и опять вынужден был толкнуться, чтобы соорудить над улочкой неверный мост. Между тем стремительный поток внизу по неведомой прихоти разделился и первый же баран, что сунулся с другого боку быстро вертевшегося ушата, получил жердью по лбу — подскочил и кубарем посыпался под уклон. Ценой своей гибели он завел ушат в обратную сторону и наградил жесточайшим ударом бежавшего сбоку товарища. Помои плескались, жердь осатанело моталась туда и сюда, до умопомрачения избивая баранов, которые продолжали скакать на трех ногах, кувыркаться, ползти и снова стремиться вниз.