Ян Сигел - Дети Атлантиды

Ферн было бы интересно знать, верит ли он в самом деле в то, что говорит.

— Чему бы ты поклонялся, — спросила Ферн, — если бы мог сам создать себе божество? Солнцу? Луне?

— Морю.

— А не любви? — поддразнивала она его.

— Любовь существует не для того, чтобы ей поклонялись. Она для того, чтобы ей радоваться. К тому же это дело человека, а не божества.

Лениво потягиваясь, он спросил:

— Где ты научилась так хорошо плавать? Горы Вайрока очень далеки от моря.

Вайрок? Несколько секунд она ничего не могла понять. Вайрок…

— Наверное, там у вас озера, — предположил Рэйфарл, встревоженный странным выражением ее лица.

— Да, — ответила она, хватаясь за образ озера, как за соломинку, — там озера. В них вода ледяная даже летом. Думаю, там я и научилась… Да, вообще-то мне кажется, что каждый человек умеет плавать. Это так же естественно, как бегать. Ты же не учился бегать.

Она побежала по песку, и он погнался за ней, и какое-то время они больше не разговаривали. Позже она подумала, что у нее не осталось никаких воспоминаний. Вся груда образов, которые всегда были с ней, куда-то исчезла. Она существовала только в этой капле времени, без прошлого и без будущего. Странно, но это ее не пугало. Она прижалась головой к груди Рэйфарла, их ноги и руки переплелись, стук его сердца отдавался в ее голове. Она подумала: я его любовница. Они ничего друг другу не обещали, не давали клятв. Эта прелюдия могла закончиться со следующим рассветом или угаснуть со следующим отливом моря. Однако она с уверенностью, присущей только молодости, знала, что это навсегда.

— Мы останемся здесь до тех пор, пока охотник не потеряет к нам интереса, — пробормотал Рэйфарл, отвечая ее мыслям. — Возможно, недели две. Или меньше. Иерархам храма придется разрешать теперь уже другие проблемы.

— А что мы будем есть? — практично спросила Ферн.

— Фрукты. Рыбу. Друг друга, — и он нежно укусил ее за руку. — А вот мне интересно… Мне показалось, что Иксэйво узнал тебя. Вы разве раньше встречались?

— Нет, — резко ответила она.

— Это ведь тебя он хотел поймать, не меня. Я был всего лишь довеском. Почему?

— Не знаю.

Он рассеянно поглаживал ее по волосам.

— Что-то ты слишком многого не знаешь… Говорят, что наделенные Даром могут видеть и чувствовать вне знания. Может быть, так он и тебя видел — в потоке лунного света, в дыме костра заклинаний.

— Может быть, — ответила Ферн, но она так не думала.

Среди дня они отправились к пустому дому.

— Здесь Тэймизандра провела свои последние дни, — сказал Рэйфарл. — Теперь сюда никто не приходит.

Это было тихое, залитое солнцем место, наполненное печальным спокойствием. Расположенный за домом сад стал разрастаться, деревья протягивали ветви сквозь стропила разрушенной крыши, сад наступал на парадный двор, и трава уже пробилась сквозь камни, которыми была вымощена площадка перед входом. Они собрали серебряные и золотые персики и ели их, сидя на террасе, выходящей на море. Сюда тоже пробрался сад, множество вьюнков обвилось вокруг колонн, и крошечные пресмыкающиеся поработали над разрушением балюстрады и стен, стараясь проникнуть в каждую щелочку. Прибывшие с континента после эпохи оледенения, атланты, несомненно, развивали свою собственную экосистему с отличной от континентальной флорой и фауной. Радиационное поле Лоудстоуна стимулировало разнообразие видов, и теперь остров был заполнен тысячами уникальных созданий. Рэйфарл назвал ей цветы, которые ему были знакомы: бледный миниатюрный цветок с кроваво-красной серединкой назывался «раненая звездочка», свисающие с каждой балки стропил желтые кисти — «любовники», там были «фантазия», «лисьи лапки», «ядовитки». Летали птицы, малюсенькие, как бабочки, и бабочки, огромные, как птицы. Над садом пролетели розовые лебеди с черными клювами, которые были в два раза больше, чем их континентальные родственники.

Когда они наелись и помогли друг другу напиться из колодца, они взяли с заброшенной кухни несколько кухонных горшков и вернулись на пляж. Рэйфарл взял кухонный нож и исчез в поисках обеда. Спустя некоторое время он вернулся с устрицами и крабами. Они приготовили крабов на костре, а устриц ели сырыми, хотя это блюдо не показалось очень вкусным.

— Больше я ничего не смог поймать, — сказал Рэйфарл. — Видел только мантарэй, уплывших на глубину, и акулу. Здесь что-то не в порядке, все рыбы, на которых я обычно охотился с острогой, куда-то уплыли. Я ничего не понимаю, — он нахмурился, явно огорчившись.

Рэйфарлу была свойственна чрезвычайная подвижность, его обычное легкомыслие и цинизм перемежались с необъяснимыми вспышками серьезности, свет лежал в основании тени, слабость пронизывалась силой, стремительность, беззаботность, безрассудство прятались под блеском истинной храбрости. Он был полон противоречий. Однако Ферн чувствовала в путанице его характера, где смешались позитивная и негативная энергии, черты устойчивости, пока еще почти невидимые. Она думала: я люблю его, он не покинет меня. Это была оптимистическая логика юности, но Ферн была в этом уверена. И благодаря этой уверенности она доверила ему свою жизнь.

— Может быть, это связано с уничтожением камня, — сказала она.

— Ты хочешь меня в этом убедить?

— Нет, — ответила Ферн.

Этой ночью они почти не спали, их поглотила любовь, любовь людей, мир которых движется к концу. Ферн не думала о своей цели не потому, что отказалась от нее, но потому, что сейчас она вся принадлежала этому моменту. Боги дали ей передышку. Кем бы они ни были, она получила от них этот подарок. Ферн и Рэйфарл лежали в пещере, а снаружи пришел прилив, потом начался отлив, и Ферн думала, что в этой жизни, и, может быть, во всех ее других жизнях она будет помнить, что любовь звучит как море, и сердце бьется так же, как волны бьются о берег, и она слышит эхо этого биения в каждой клеточке каждой раковины.

Утром пришла ОНА. Она пришла ко входу в пещеру, потому что знала это место. Она стояла в утреннем свете, такая же тоненькая, как и Ферн, но значительно выше, и волосы ее падали до колен. ЕЕ кожа была темной без загара, ее раскосые глаза были не зелеными и не голубыми, а аквамариновыми, каскад ее прямых волос был черен, как ночь. Она была озлоблена. Хотя ее злость не имела причин и не было в ней смысла, но это был костер, который трещал, шипел и опалял все вокруг. Ферн сразу же ее узнала, и в ней вспыхнула знакомая, но удесятеренная боль.

— Я знала, что вы должны быть здесь, — сказала она, — я знала, что найду вас, сбежавших трусов, в этой пещере. Сбежали. Спрятались. Это то, что вы лучше всего умеете делать, сбежать и спрятаться? Я тебе показала это место, оно не твое, чтобы в нем прятаться. Зарылся, как червяк в песке! Забрался в кораллы, как улитка! Иди скрывайся еще где-нибудь! Где я не смогу тебя найти! Ты убежал, а его оставил умирать. Ты оставил его умирать!