Кэтрин Куртц - Год короля Йавана

— И какое же зло причинил ему мой отец? — воскликнул Ричард. — Он Дерини, у него нет никаких прав!

— Полагаю, он бы с этим поспорил, — заметил Джаван. — Но неужто вы и впрямь думаете, что в той ссоре участвовали лишь родичи Эвана? Даже если Мердок не сам убил Эвана, хотя, по-моему, именно его кинжал нанес тому смертельную рану… однако по его прямому приказу убили по меньшей мере еще четверых, и одного из них столь ужасным образом, что вы даже не можете себе представить.

— Это были Дерини, — негодующе бросил Ричард.

— Да, верно… и трое из них — женщина и двое маленьких детей, которые никому не причинили зла. Ориэль ничего не мог поделать, чтобы помочь Деклану Кармоди и его родным в тот день. Не мог помочь им и я. Но сейчас я и пальцем не шевельну, чтобы заставить кого бы то ни было облегчить страдания Мердока Картанского. Мастер Ориэль, вы вольны помогать ему или нет, как пожелаете, и не понесете никакого наказания, каким бы ни было ваше решение.

Весь дрожа, стараясь не встречаться ни с кем взглядом, Ориэль медленно протянул руку над раной Мердока, хотя и не коснулся ее. Через несколько бесконечно долгих мгновений он вновь опустил руку на колено и невозмутимо взглянул на Хьюберта.

— Должен сказать вам, что исцелить эту рану не по силам ни мне, и никому другому, милорд… Возможно, тут помогло бы только чудо, — сказал он негромко. — К несчастью, таким Дерини, как я, едва ли можно рассчитывать на чудо.

— Но не можешь же ты просто оставить его страдать… — начал Хьюберт.

— Я могу убрать боль, и сделаю это, если пожелает лорд Мердок, милорд, — ответил Ориэль. — Именно этого требует обет Целителя, во имя человечности.

Раненый презрительно хмыкнул, морщась от боли.

— Какая еще человечность в Дерини! — прохрипел он. — Ты не заставишь меня умолять тебя, скорее я увижу, как ты будешь гореть в аду.

Ориэль ничего не выражающим взором уставился на Мердока.

— Полагаю, милорд Мердок и впрямь увидит меня в аду, ибо именно туда он сам и направляется, — заметил он тихо. — Что до меня, то я вручаю себя милосердию Господа Всемогущего, пред кем каждый из нас должен будет держать ответ в день Страшного Суда.

— Поберегись, Целитель, — прошипел Хьюберт. — Твои слова граничат со святотатством!

— Я не желал выказать вам никакого неуважения, милорд, — вымолвил Ориэль. — Все, чего я хотел, это спокойно выполнять свой долг, никому не причиняя вреда.

— А как же мой отец? — воскликнул Ричард. — Вот он, твой долг, Целитель!

— Я не могу внушать вам ложных надежд, милорд. Лорд Мердок должен понимать, что рана его смертельна. Если предоставить событиям идти своим чередом, смерть его не будет ни быстрой, ни легкой. Внутренности рассечены, и рана начнет загнивать изнутри. Я могу убрать боль, но исцелить ранение я бессилен, особенно в такую жару. Однако смерть может придти лишь через несколько дней… а возможно, и через несколько недель.

Мердок при этих словах Ориэля побледнел еще сильнее, и теперь отвернулся, силясь подавить рыдание.

— Возможно, — холодным тоном продолжил Ориэль, — лорда Мердока утешит та мысль, что у него будет довольно времени, дабы раскаяться во всех своих грехах. Это роскошь, которую он не дал ни герцогу Эвану, ни прочим своим жертвам. Думаю, вам следует причастить его поскорее, милорд архиепископ, прежде чем боль станет слишком велика… ибо я вижу, он не позволит Дерини прикоснуться к нему. После этого лучше молитесь, чтобы кто-нибудь согласился сделать для него то, что Деклан сделал для герцога Эвана.

Хьюберт на миг прикрыл глаза, ибо хотя Церковь официально не одобряла coup de grace , никто не посмел бы отрицать этого обычая… И это было предпочтительнее, чем перспектива продолжительной агонии для Мердока.

— Тогда именно вы должны исполнить это, мастер Ориэль, — внезапно заявил Хьюберт. — Во имя милосердия, умоляю вас, вы имеете для этого средства, вы можете сделать его кончину легкой.

Ориэль смело встретил взгляд Хьюберта.

— Я могу , но, клянусь спасением своей души, я этого не сделаю , — сказал он. — Как Целитель я обязывался дарить жизнь, а не отнимать ее. Пусть кто-нибудь другой сделает это.

— Но…

Хьюберт повернулся к Джавану, чтобы тот поддержал его, но король лишь покачал головой и дал знак Ориэлю подойти к нему.

— Не обращайтесь ко мне, архиепископ, меня вся эта ссора не затрагивает, но если вы заставите меня вмешаться, то я тоже вспомню многое, за что Мердок должен держать ответ, и могу счесть, что он еще не заплатил по счетам, даже если агония его продлится долгих полгода.

С этими словами он собрал свиту и развернулся, чтобы покинуть ристалище вслед за Хрориком и Сигером. Мердок стонал, лежа на земле, а его сыновья и друзья толпились вокруг, гадая, что же им теперь делать.

Час спустя Мердок Картанский, изнывая от боли, вытянулся на постели, которой предстояло стать его смертным ложем. Он скрипел зубами от непереносимой, жгучей боли в животе, усиливавшейся с каждым вздохом. Рядом его жена, с которой они прожили вместе более двадцати лет, смачивала его лоб влажной тряпицей, однако ее ухаживания не столько облегчали боль, сколько раздражали раненого. Она хотела ему только добра, и он был признателен ей за эту преданность, однако огонь, который пожирал его изнутри, было не погасить никакой водой.

И Мердок сознавал, что с каждым часом ему будет делаться все хуже. Уже сейчас агония была нестерпимой.

Военный врач лорда Альберта и придворный лекарь пытались дать ему успокоительное перед тем, как начать заниматься с больным — ибо даже срезать с него одежду и доспехи было невероятно трудно — но Мердок не стал пить это снадобье, вцепившись зубами в кусок кожи, чтобы не закричать в голос, когда они принялись обрабатывать раны.

Они как могли старались обойтись с ним помягче, но все равно он потерял сознание от боли задолго до того, как они дошли до раны в животе… Впрочем, это было и к лучшему, поскольку все, на что они оказались способны — это омыть вывалившиеся внутренности теплой водой, вложить их обратно в рану, наложить сверху чистую льняную ткань и замотать широкой белой повязкой. Все прекрасно сознавали, что это ничему не поможет, но, по крайней мере, повязка удерживала внутренности, не давая им вновь выпасть наружу. Если бы не эта рана, то ногой они бы занялись всерьез, не ограничиваясь лишь перевязкой, возможно, даже попытались бы сшить рассеченное сухожилие, однако сейчас не было смысла тратить на это силы, поскольку хромота менее всего должна была беспокоить теперь Мердока Картанского.

Он пришел в себя, когда они заканчивали возиться с его ранами и смывали с тела кровь и грязь. Затем ему помогли надеть прохладную белую рубаху, которой, скорее всего, предстояло вскоре стать его саваном. Он знал это, и они это знали, но все же сделали все необходимое… словно способны были хоть на что-то еще помимо того, чтобы продлить его агонию.