Альфред Аттанасио - Темный Берег

Тиви помогла ему сесть, и он смотрел на неё, мгновение не узнавая, удивляясь, как изменил её Чарм. Теперь это была не уличная мышь его снов, но близкая незнакомка со спокойной красотой, которая пряталась прежде под грязью и отчаянием. Он изучал её черты, казавшиеся такими знакомыми — подбородок с ямочкой, кроличий прикус, густые брови, — и снова узнавание поставило его в центр жизни, в соприкосновение с той осью, которую мудрецы зовут предназначением. Рядом с Тиви он ощутил покой, расширяющий свои счастливые пределы. Он знал, что если закроет глаза, то провидением увидит это наверняка, но не мог оторвать он неё взгляда. Она притянула его к себе.

— Мы больше никогда не расстанемся, — шепнул он.

— Никогда.

Он отделился от неё, сильный, с прояснившимся разумом, и приложил ладонь к её щеке.

— Мы много мелких смертей пережили порознь, Тиви, — сказал он, глядя ей в глаза, желая увериться, что понимает её помимо Чарма. — Ты действительно думаешь, что мы можем прожить вместе долгую жизнь?

Её объятие ответило ему без слов.

Через час они отбыли из Гнилого Болота, обнявшись, в ветровом крейсере, который вёл сам Дрив. Корабль поднял их высоко над мелодичными островами и холмами Ирта. Он шёл в чистом небе на автопилоте, и они стояли у леера, сияя счастливыми от свежего ветра лицами.

В этом мирном полёте они поделились друг с другом всем, что знали и чего боялись. И только когда расцепились их сомкнутые любовью тела и они вылетели в сумерки и повернулись убегать от наступающей алой ночи, только тогда они поделились тем, что боялись знать.

— Что нас свело вместе? — спросила Тиви, сидя рядом с ним на скамье пилота. Их руки лежали на штурвале. У Тиви на шее блестела лента наговорных камней, оттачивающих ясность разума. Под их действием слова и мысли у неё двигались по-другому. — Это Чарм?

— Нет, не Чарм, — сонно прошептал Дрив, подняв лицо к вышитому золотом небу. — Не Чарм. Судьба.

— А что такое судьба?

— Я не Бульдог, — ответил он, глядя на неё уголком улыбающегося глаза. — У меня нет правильных ответов на такие вопросы.

— Ладно, а что ты сам думаешь? — спросила она, подставив щеку ароматному бризу.

— Узор, сплетаемый светом Извечной Звезды. — Он оглянулся на преследующий их пылающий закат. — Тени небес… не знаю. Или то, чем мы были, пока были светом, пока не остыли в тела.

— Значит, мы были знакомы на небесах. — Это ей было приятно, и она дала ему это понять поцелуем. Он стиснул её руку с неистовой нежностью.

— Что я боюсь знать — это что нас развело на Ирте. Сделало пэром и беспризорницей. Что разбивает свет на привилегии и нищету? Ни один мудрец не мог мне этого удовлетворительно объяснить.

Тиви не сразу высказала очевидное:

— Вина в нас самих. «Пэры шепчутся с пэрами», — разве не так гласит старая пословица? И бесчармовые никогда не слышат, что они говорят. Мы держимся отдельно друг от друга.

— Это мы сможем изменить.

— Ты действительно влюблён. — Она чуть слышно засмеялась. — Извини. У меня почти все сны были в мусорном ящике, потому они не так светлы, как твои, Дрив.

— Ты не думаешь, что мы можем положить конец пэрству? — Он поглядел на неё с притворным удивлением. — Мой прадед объединил слабые и сильные царства в семь доминионов. Моя бабка повесила над Иртом наговорную каменную звезду и соединила дальнее и ближнее. Но мы с тобой, Тиви, можем сделать даже больше. Мы соединим низкое и высокое и заставим небо коснуться Ирта.

— Вот теперь ты говоришь, как Бульдог, — сказала она с весёлой улыбкой. — «Я надеюсь, что мы принесём Чарм во все трущобы Ирта». Эту мечту я знаю наизусть.

— Ладно, — ответил он, минутку подумав, — даже если ты права и у нас ничего не выйдет, Ирт уже никогда не будет таким, как раньше. Мы теперь стали ближе к Тёмному Берегу. Все мы, даже беспризорники — пэры над этой Бездной.

Упоминание Бездны заставило их вздрогнуть, и они молча обнялись под красной ветвью ночи. Долго они так сидели, с сердцами, полными потерь, исцелённых Чармом.

— Поднимемся над тьмой, — предложил Дрив. Они отодвинулись, улыбнувшись в едином понимании, и; пошли по разным бортам крейсера, поворачивая наговорённые лопасти так, чтобы поймать последние красные лучи. Когда они встретились на носу и снова обнялись, паруса колдовского шелка туго наполнились сумерками. С этого момента время застыло неподвижно на корабле, поднявшемся к ярким слоям неба над тенью мира.

Поч сопровождал Джиоти, когда она представилась лорду Дриву с мечом Тараном. Герцог, только оправившийся от чармового сна, был худ до прозрачности и рвался как можно скорее покинуть Нхэт со своей обретённой невестой. Но он отпустил свиту и извинился перед возлюбленной, чтобы встретиться наедине с детьми лорда Кеона в серебряной тени своей палатки.

Он снова выразил им сочувствие по поводу страшной потери и услышал обо всём, что они перенесли после перехода через Каф. Он всё это время думал, что уже никогда их не увидит. И всё же они здесь — бледный брат и атлетическая маркграфиня, одинокие сироты Арвар Одола, уцелевшие на путях опасностей.

Торжественным жестом, в котором было столько же чуткости, сколько и справедливости, он передал им меч Таран, дабы тот служил гербом, отмечающим их поколение как родоначальников нового Дома Одола.

Сомнительная честь — получить меч, создавший то зло, которым был Врэт, подумал Поч. Что за благодать в мече, который вёл мусорщиков против пэров? Для него, брата маркграфини, это было странное наследство — лезвие, которое пресекло нить жизни сестры герцога, Мивеи. Юноша мог бы посчитать, что этот меч — не трофей, а проклятие, если бы не победная гордость сестры, когда она его приняла.

— Вы несёте с собой только то, что утратили, — сказал им герцог, вручая меч. — Несите своё бремя с лёгкостью, и да поможет вам этот меч вытесать будущее из пустоты.

Вскоре герцог со своей возлюбленной отбыли на крейсере, а Джиоти и Поч сели на бугорке неподалёку от лагеря, воткнув в землю меч, сиявший светом дня.

— Я не вернусь с тобой, Джио.

Джиоти только посмотрела на него с полным спокойствием.

— Нам надо отстроить город.

— Оставь Арвар в его развалинах. — Поч нахмурился, но его злоба смягчилась Чармом из амулетов на шее. — Не надо его отстраивать.

— Почему?

— Его никакой Чарм не восстановит, — горько ответил брат. — Он никогда не будет прежним.

Апатия Джиоти сменилась спокойным вниманием. Она вгляделась в тени на лице брата, вслушалась в цвета его голоса. С тех пор как змеедемоны растворились дымом, она все пыталась понять, что случилось с братом во Дворце Мерзостей. Он об этом не говорил, прячась за амулетами.

— Я завтра улетаю первым рейсом в Моодрун, — сказала она с тем же раздражением. — Как мы говорили. Я — маркграфиня…