Пирс Энтони - Властью Песочных Часов

Жим.

— Только один год? — ошарашенно переспросил Нортон.

Жим.

— Итак, он отвечает — только один год? — хмуро сказал Гавейн.

— Да, именно так, — с тяжелым сердцем подтвердил Нортон. — Разумеется, Жимчик может и ошибаться… Он не силен в математике.

— Увы, он прав. Я видел недвусмысленные признаки заболевания. А сколько проживет мальчик — уже неважно. Год или семь лет — какая разница, если ему все равно суждено умереть…

Призрак снова зашагал по ковру с яростью зверя в клетке.

— Ох уж эта Зеленая Матушка! — воскликнул он через некоторое время. — Ведь, небось, знала, старуха чертова! Все заранее знала! Мне бы, болвану, сразу сообразить, когда она с такой готовностью взялась оказать мне услугу! Как же до меня не дошло, что она неспроста так раздобрилась!..

— Послушай, эти инкарнации, о которых ты столько говорил, они… они относятся к силам Зла?

— Огульно про них ничего сказать нельзя. Сатана — воплощение Зла. Бог — воплощение Добра. Большинство же инкарнаций как бы нейтральны. Хотя, по-моему, большинство относится более благожелательно к Добру… или по крайней мере к существующему миропорядку. Что же касается Природы, или Геи, или Земли-Матери, то она… она просто непредсказуемая. Если ее чем-то разозлишь — жди большой беды. Но загвоздка в том, что не всегда знаешь, когда и чем ты ее разозлил. Порой она — сама доброта, и тогда дары ее благостны; а иногда такое отмочит, такое отчубучит!.. О-о, будь моя воля, я бы ее, каргу злобную… Всю загробную жизнь мне отравила, все в моей душе перековеркала!..

Нортон воздержался от комментариев. Про себя он подумал, что если персонифицированная Природа существует, то ей трудновато держать в памяти все детали наследственности одного из миллионов и миллионов детей, которым предстоит родиться на Земле. Возможно, добрая старушка и не хотела насолить Гавейну. Быть может, тут просто недосмотр с ее стороны… Но Гавейн сейчас был в таком воинственном настроении, что доводы в пользу Матушки Геи не пришлись бы ему по вкусу. Поэтому Нортон, выдержав паузу, заговорил о другом.

— В любом случае, — сказал он, — мы должны показать ребенка медицинским светилам. Даже если они бессильны его спасти — попытаться следует. В медицине случаются неожиданные прорывы — порой болезни, бывшие смертельными при жизни одного поколения, становятся излечимыми при жизни следующего. Доктору, который следит за здоровьем Орлин и младенца, стоило бы изучить историю болезни твоего брата и сравнить симптомы. Организуешь?

— Ладно, — угрюмо согласился Гавейн. — Только Орлин поставишь в известность ты.

— Это может сделать доктор.

— Может — в стиле этих самоуверенных ребят. Некоторые доктора любят покрасоваться — в ущерб человечности… Послушай, Нортон, даже я, человек грубый и к сантиментам не склонный, — даже я понимаю, что у тебя это лучше получится.

Нортону вспомнилось чудо в белом халате, которое, шелестя резиновыми перчатками, ошарашило его афористичным «Так забавнее». Он вздохнул и согласился с Гавейном.

Призрак незамедлительно исчез. Нортон удрученно поплелся на кухню к Орлин.

Поначалу она попросту не поверила его словам. Однако семейный доктор, основываясь на историях болезни других членов рода Гавейна, провел предельно тщательное обследование младенца — с применением новейших методов диагностики, в том числе и магической. Его вывод был неутешительным. Орлин пришлось поверить.

И тогда она озлобилась на всех и вся. Она возненавидела и Гавейна, и Природу, и Нортона, и саму себя. В голове ее рождались невероятнейшие планы, как спасти маленького Гавейна. Она готова была заключить сделку с любыми силами Света или Тьмы, лишь бы уберечь младенца. Увы, как и следовало ожидать, все ее полубезумные прожекты не дали никакого результата. Тогда Орлин впала в полное уныние, близкое к прострации. Ничто не могло утешить ее.

Да и Нортон был не в лучшем состоянии. Ему оставалось лишь бездеятельно и тупо наблюдать со стороны, как стремительно ухудшается здоровье ребенка, и безрадостно констатировать, что Гавейн прав и болезнь становится с каждым новым поколением безжалостнее и быстротечное.

Поскольку теперь стало совершенно очевидно, что любовь Орлин к ребенку была многократно сильнее ее любви к «заместителю мужа», то и в роли утешителя Нортон потерпел горестное фиаско. Материнское начало в Орлин было намного сильнее «женского», то есть она была от природы лучшей матерью, чем любовницей и женой. Нортону приходилось смириться с тем, что он занимает подчеркнуто второстепенное место в ее жизни.

Что касается призрака… тот он просто исчез.

Развязка наступила в предсказанное время: младенец умер, немного не дожив до года. Они ждали неизбежного, но оказались не готовы к нему. Все свершилось внезапно и стремительно.

Орлин, вся в черном, часами сидела у колыбели со страшно исхудавшим умирающим мальчиком. Казалось, и она стоит одной ногой в могиле: за эти месяцы она истаяла, стала тенью той красавицы, в которую Нортон некогда влюбился с первого взгляда. И медицина, и магия оказались бессильны. Нортон и Орлин беспомощно присутствовали при постепенном умирании маленького Гавейна. Это было душераздирающее зрелище.

А потом пришла смерть. Пришла в буквальном смысле — персонифицированная. Это был мужчина в черном одеянии, с накинутым на голову огромным капюшоном. Орлин увидела его первой и сдавленно вскрикнула, стараясь руками прикрыть, защитить младенца.

Незваный гость помедлил у колыбели, и Нортон нашел в себе мужество попристальнее рассмотреть его. В первый момент господин Смерть был полупрозрачным призраком, но постепенно он обрел иллюзорную телесность.

— Послушайте, — воскликнул Нортон, — зачем вам это нужно? Зачем вы это делаете? Кто вы такой, что позволяете себе причинять людям такое горе?

Мрачный пришелец повернулся к нему. Нортон разглядел то, что было под капюшоном: никакого лица, лишь голый череп с пустыми глазницами.

— Скорблю, что вынужден так поступать, — сказал черный человек неожиданно мягким и проникновенным голосом. — Я — Танатос. Мой долг — забирать души тех, чей жизненный срок истек.

— Вы — инкарнация Смерти?

— Да.

— И вам по душе похищать из жизни невинных младенцев?

Черный капюшон Танатоса повернулся сперва в сторону Орлин, затем в сторону колыбели. Наконец пустые глазницы снова уставились на Нортона. Танатос приподнял широкий рукав, под которым оказались массивные черные часы. Жуткий палец скелета, без кожи и мяса, тронул циферблат, после чего Танатос сказал.

— Смертный, мы можем побеседовать несколько минут. Проследуй за мной.

Нортон взирал на мрачную фигуру с почтением, к которому примешивались и страх, и ненависть. Рассказам Гавейна об инкарнациях Нортон никогда до конца не верил — если они и существуют, думал он, то это какие-то сложные мистификации. И вот перед ним Танатос, и трудно оспаривать то, что видят твои собственные глаза… Как ни удивительно, воплощение смерти не показалось ему бессердечным и равнодушным. Быть может, этим можно как-то воспользоваться?..